Лица
Шрифт:
— Я не бросила тебя, Женя. И Дмитрия тоже. Я бросила его.
Жени не ответила.
— Лед, — снова начала Наташа, — унес его мужское начало.
— Что ты имеешь в виду?
— Яички. Это первое, что у него отняли.
Жени продолжала идти. Ей казалось, она никогда не сможет постигнуть глубины того, что сделал лед с ее семьей.
Они помолчали.
— Ты его простила? — наконец спросила Жени.
— Давно, — ответила Наташа и через несколько минут добавила: — Он направил меня сюда. Странно: тот же самый человек, который засадил меня в тюрьму, пожертвовал собой, чтобы вызволить
Жени слушала с большим вниманием, удивляясь сложности отношений между родителями. Жизнь матери определила любовь, а не лед, думала она. Так вот как чувствуют женщины.
— Сам он мне ничего не сказал, — объявила Наташа. — Последний раз я его видела в день суда, рядом с тобой.
Они обменялись взглядами, но Жени не могла понять их значения:
— А как он смог отправить тебя сюда?
— Говорят, что-то предложил. А может, согласился на предложение, которое сделали ему. Что бы там ни было, решил: в обмен на разрешение мне выехать из СССР подписать ложное признание. Ведь это был период десталинизации. При Сталине отец занимал видный пост, который получил в благодарность за проявленный во время войны героизм.
Жени кивнула. Все это она знала.
— А сам он был сталинистом? — спросила она.
Наташа пожала плечами:
— Был сыном своего народа. Машинистом по профессии. Но он был умным человеком, хотя и не имел образования. Его влияние распространялось лишь в сфере торговли. Не думаю, что он встречался с людьми из партийной верхушки — теми, кто делал политику. И уж конечно, не был знаком со Сталиным и кем-либо из его окружения.
— А что за признания он сделал?
— Я слышала, что подписался под целым списком преступлений, о которых никогда и не слышал.
— Но зачем?..
— В Америке вы этого не понимаете, — Наташина улыбка сделалась отстраненной. — Во время десталинизации требовались козлы отпущения. Нужны были имена, виноватые. Твой отец был достаточно известен как герой войны. Поставив подпись, он удовлетворил жажду людей к отмщению. А партии дал возможность проявить великодушие: его не расстреляли, а отправили в лагерь. Показали, какие они милосердные. Он принял ярлык преступника, предателя, в обмен на мою свободу. Как я могла его не простить?
Да, — простая история детства — мать бросила, отец арестован — превращалась в сагу, историю предательства, расцветшего из любви, и любви, приводящей к самопожертвованию. Что-то такое было у Достоевского. Как мало она понимала тогда на занятиях по литературе!
Жени вспомнила о книге, которую будто бы писал отец:
— А ты что-нибудь знаешь о его мемуарах?
— Мемуарах?! — теперь лицо Наташи расплылось в настоящей улыбке. Ты шутишь! Твой отец не мог до конца написать ни одного предложения.
— Ходили слухи… я слышала от приятеля, — она запнулась. — От чиновника из Государственного департамента, что отец пишет политическое разоблачение.
Наташа, все еще улыбаясь, покачала головой:
— Никогда бы в это не поверила. Слова у него
Пел никогда ей не писал любовных записок, вдруг поняла Жени. Только Дэнни. Но он был настоящим поэтом. В письмах Пела сквозила любовь, но она была упрятана между строк.
— А как вы жили? — спросила она.
Наташа едва заметно улыбнулась:
— Сначала у моих родителей. Было трудно. Они и Георгий были такими разными людьми. Мы — евреи. Но прежде чем мама умерла, они научились ладить.
Потом родился Дмитрий. Дед в нем души не чаял, и это сблизило их с Георгием. И он захотел, чтобы мы с Георгием поженились.
— Поженились? — Жени выглядела озадаченной. — А разве вы?..
— Нет. Я была прописана у своих родителей. Георгий официально жил со своими, но на самом деле у нас. Мы опасались, если станем расписываться, нас обнаружат, и Георгий больше не сможет там жить.
— А почему вы не приобрели свою квартиру?
— Снова в тебе говорит Америка, — рассмеялась Наташа. — Не так-то это было просто. Уже шла война, и Россия со дня на день могла в нее вступить. Для молодой пары в Ленинграде не было квартир. Даже в лучшие времена стояли в очереди не меньше года. А тогда наступали не лучшие времена. Но вот родился Дмитрий. А потом в Ленинград пришла война.
Они подошли ко входу в детский сад. Наташа направилась к скамейке, и они присели…
— Тогда мы только несколько дней были вместе. Его отправили на оборонительные работы, а я не могла поехать с ним — кормила Дмитрия. Потом его перебросили на Ладогу. Я не видела его месяцами и очень скучала.
Она надолго замолчала, потом тяжело вздохнула и продолжала:
— Он приехал домой в ночь, когда родилась ты. Стоял у изголовья моей кровати и смотрел на меня. На лице зияли черные дыры, кожа сползла лоскутами. Увидев его, я закричала.
Жени содрогнулась.
— Не позволила приблизиться, коснуться меня. И он мне этого никогда не простил. Хотя потом мы и расписались.
— После того, как я родилась?
— Да. Нам предоставили дом. Тогда Георгий уже был героем.
Жени встала и ждала. Наташа оставалась на скамейке. Жени протянула ей руку. Мать слегка тряхнула головой и поднялась. Они шли рядом, прислушиваясь к звукам детской игры, доносящимся из сада.
— Когда ты и Дмитрий были детьми, я любила вас, как частицу себя. И продолжаю любить до сих пор. Но после ночи твоего рождения любовь к Георгию начала во мне замерзать. Я оправилась от потрясения при его появлении, но не смогла оправиться от его ненависти.
Они поднимались по лестнице, и ладонь Жени поглаживала плечо матери.
27
Но на следующий день Жени уже избегала отвечать теплотой на теплоту матери. Наташины откровения оказались слишком запоздалыми. Жизнь Жени закрылась для матери, когда она была еще ребенком. А подростком — отсутствие матери сформировало характер так же, как и арест отца и отъезд из страны. Она стала женщиной, не получив уроков, как ею быть. Ее примерами были лишь Соня, да позже Мег.