Лицедеи
Шрифт:
— Хорошо, Стюарт, отложим пока машину и миксер, но она уже занята скачками, договаривается с какой-то сомнительной дамочкой, а когда я, уволенный, пришел домой, она собиралась идти в ресторан праздновать свою удачу, она, видите ли, считает, что вполне может себе позволить раз в неделю ходить в ресторан. Теперь, прежде чем вы что-нибудь скажете, Стюарт, а я вижу, вам не терпится, давайте посчитаем. Стиральные машины, миксеры, рестораны — что, по-вашему, останется от трехсот двадцати в неделю? Считайте, что я ничего не говорил. Ваше здоровье.
— Ваше здоровье. Я думаю, трехсот двадцати на это хватит, Кен, если только мама не потеряет голову на скачках.
— Я еще не решила, пойду на
— Про инфляцию она и не думает, когда составляет свои планы, — продолжал Кен. — Про старость тоже. Про страховку. Про ремонт. Этому списку нет конца. Я говорю дело, Стюарт, тот, кто этого не понимает, — ни черта не понимает. — Кен поставил на стол пустую жестянку. — Будем мы сегодня есть? — обратился он к Молли.
— Что ты хочешь? — спросила Молли.
— Все сгодится. На меня не очень трудно готовить.
— Тебя я накормлю, а сама пойду есть в город.
— Получила уже первые денежки?
— Послушайте, Кен, — сказал Стюарт. — Что вы скажете, если я приглашу маму пообедать со мной? Я все равно собирался сегодня повести маму обедать.
— Это ваша мать, — сказал Кен, направляясь к двери.
— Я приглашаю вас тоже, Кен.
— Спасибо, Стюарт, не стоит. Можно вас на пару слов?
Кен и Стюарт вышли на веранду позади дома.
— Стюарт, — сказал Кен, — вы считаете, что я жестковат с вашей мамой?
— Я ведь сам не женат, Кен.
— Вы, наверное, думаете, что я просто скуплюсь, но дело совсем не в скупости. Ваша мать любить сорить деньгами, вот в чем дело. Сколько ей ни дай, она все истратит. Не держи я ее в узде, туго бы нам пришлось. Я знаю, что последние двенадцать-тринадцать лет вы подкидывали ей денег, думали, наверное, что я даю ей маловато, но вы ее сын, я не обижаюсь. А что, по-вашему, она сделала с этими деньгами? Сколько у нее, по-вашему, осталось из этих денег?
— Я давал ей долларов пятнадцать в неделю, не больше, — сказал Стюарт.
Маленькие глазки Кена от изумления стали круглыми, но он решительно стоял на своем:
— Это не ответ на мой вопрос, Стюарт. Я спросил, осталось у нее что-нибудь из этих денег? Ответ: нет, она умеет только сорить деньгами.
— Но то, что вы называете «сорить деньгами», некоторые люди называют «тратить деньги».
— Да неужели, Стюарт? Тогда, наверное, эти люди просто не чувствуют ответственности. Но на моих плечах лежит ответственность за вашу мать, и я сделал ей немало добра. Сейчас у нас нет долгов, а когда я женился на вашей матери, дела обстояли по-другому, должен вам сказать. Все эти годы у нее было вдоволь хорошей еды, она знала, что, если заболеет, всегда сможет позвать врача, и я никогда не заглядывался на других женщин.
— Мама тоже вносила свой вклад в ваше благополучие, не стоит об этом забывать.
— Да, вносила. Я это ценю. Мне не приходилось напоминать о горячем завтраке, о хорошо отглаженной рубашке. Но я одно знаю про женщин, Стюарт: женщинам ни в чем нельзя уступать. Стоит один раз уступить, и ты пропал.
Стюарт потер нижнюю челюсть, стараясь скрыть улыбку.
— Улыбайтесь сколько влезет, — сказал Кен, — только вы сами сказали, что не были женаты, так что вам этого не понять.
Сильвия наконец почувствовала, что способна написать правду Ричарду и Джэнет Холиоук.
«Мой отец умер ночью в понедельник. Не могу сказать, как я себя чувствую. Не могу понять, что я чувствую. Наверное, жду. Мне тяжело, и я жду. Но гнетет меня не горе, хотя я горюю. Главное, наверное, — ответственность. Отец завещал мне свои деньги, но я получу их только после смерти матери,
Несмотря на инсульт, он прекрасно меня понимал, когда я сидела и болтала с ним, старательно скрывая свои беспричинные тревоги. Чем дольше я размышляю, тем неколебимее становится мое убеждение, что отец не хотел сразу передать мне деньги ради моего же блага. Я так утвердилась в своих привычках, так уверовала в свою судьбу, с такой покорностью решилась всю жизнь следовать ее предначертаниям, я одержала такую блистательную победу над всеми глупыми, издавна терзавшими меня искушениями и так хорошо, как мне кажется, научилась справляться с новыми… Стать вдруг обладательницей огромной суммы денег было бы для меня слишком суровым испытанием, потрясением, из-за которого я могла бы наделать множество глупостей или вновь оказаться бессильной перед старыми пошлыми искушениями. Сейчас такое потрясение переживает моя мать, она приняла удар на себя и тем самым защитила меня, благодаря ей я получила отсрочку.
Не будь мой отец моим отцом, он бы не вызывал у меня симпатии. Уже в двенадцать лет я была в состоянии взглянуть на него со стороны и понять эту простую мысль. Но он мой отец, поэтому я любила и люблю его, моя любовь уходит корнями в детство, она не подвластна разуму, неразрушима и настолько гибка, что проявляется самым неожиданным для меня образом, например, за утренним кофе, когда я проливаю слезы в чашку. Гарри — я по-прежнему живу с ним — смотрит на меня поверх своей чашки кофе, но не прикасается ко мне, не произносит ни слова, только излучает сочувствие, и мне это помогает.
Похороны состоятся в пятницу. Мне почти сорок лет, но я еще ни разу не была на похоронах. В изломанных семьях вроде моей, рассеченных многочисленными трещинами, такое бывает. Моя мать рассчитывает прийти на похороны, а брат рассчитывает помешать ей, потому что мать хочет любым способом досадить Грете. Стюарт — человек изворотливый, я уверена, что он преуспеет. Надеюсь, что преуспеет. При мысли, что мама явится на похороны, меня бросает в дрожь.
У меня есть три ученика: один — друг Гарри, два других — друзья этого друга. Начиная с понедельника, мне предстоит давать девять уроков в неделю. Я могла бы взять еще двух учеников, но они хотят изучать язык всерьез, на это нужен год, а я не знаю, где проведу этот год. Мои планы тоже изломаны, как моя семья. Между мной и Гарри с самого начала висел безмолвный вопрос, останусь я здесь или нет, хотя, настаивая на своем желании обосноваться в Риме, я отвечала на него отрицательно. Эта проблема постепенно разрасталась, обретала голос и наконец встала во весь рост, так что теперь мы обсуждаем, как устроить наш дом, — о браке речь не идет. Мы не хотим иметь детей, следовательно, брак просто не нужен, а так как Гарри работает здесь, привязан к этому месту еще по многим причинам и относится к людям, для которых жизнь вне Сиднея просто немыслима, мне придется остаться в Австралии. Поэтому если вы получите письмо с просьбой переслать сюда мой ящик из-под чая, не удивляйтесь. Почти все мои вещи каким-то образом уже оказались у Гарри, и я прихожу к себе только посмотреть, нет ли мне писем. С другой стороны, отказаться от Рима, где я привыкла бывать… Отказаться от Лондона, который я считаю своим… Когда я думаю о Лондоне, мне видится большой сдобный коричневый пирог»…