Лич добра и поддержки
Шрифт:
Поселения стоят не просто так, а с целью оградить условный центр, в котором стоит большое поселение с самыми высокими стенами, отсюда, с самого высокого холма в этой местности, всё отлично видно.
Центр они огородили не для красоты, а для сельского хозяйства.
Засеяли, сукины дети, поля, твари. Скот пасут, вокруг внешнего круга, на живописном фоне почти до конца разобранных руин. На чужих костях до рая доехали…
Откуда-то из пустоты, что у меня заместо души, начал волнами подниматься гнев. Снова это ощущение, будто сознание уходит на задний
— У-у-у, шлюхи каннибальские… — гневно просипел я. — Кончилась ваша воля.
Какой я, оказывается, чувствительный мальчик.
— Приготовить войска к бою, — приказал я.
/9 апреля 2027 года, фема Фракия, у г. Адрианополя/
Красота. Вновь тот же солнечный и ламповый город, где парки, красивые здания, а также замечательная музыка на фоне.
Я с лучезарной улыбкой шагаю по тротуару и ем пломбир, встречающиеся по пути люди улыбаются мне, ощущение, будто душа колышется в такт музыке.
По дороге проезжают советские автомобили, но запаха бензина и дизеля будто бы нет, воздух полон запахов душистых трав, чего-то вроде свежих тандырных лепёшек, вина и отлично узнаваемого парфюма. Такой был у мамы в день нашей последней встречи…
Воспоминание о родителях не смогло омрачить моё безумно счастливое настроение, потому что я увидел их. Они стояли на площади рядом с вокзалом и тоже ели мороженое. Я выпучил глаза в радостном удивлении, сменил шаг на бег и помчался к ним, размахивая руками.
Но на фоне возникли грозовые тучи, мой стремительный бег, почему-то, не сокращал расстояние, я бежал и кричал им что-то непонятное, но очень эмоциональное. Папа, одетый в серые брюки с коричневым ремнём и белую рубашку, как в свой последний день, увидел меня и замахал в ответ. Мама, одетая в белоснежное деловое платье, до этого изучавшая какую-то книжку с зелёной обложкой, подняла на меня взгляд и заулыбалась. А я бежал и кричал, но будто бы стоял на месте.
Музыка становилась всё тише и тише, а грозовая туча покрывала этот солнечный город мраком. Не успеваю…
— А-а-а!!! — открыл я глаза и огляделся.
Дерьмо…
Просто сон. Сладкий, приятный, но сон.
— Здравствуй, трижды сожранная и трижды высранная действительность… — произнёс я и поднялся с мехового лежака в каком-то шатре.
Как и всегда, память начала фрагментарно подкидывать мне сведения о произошедшем «за время моего отсутствия».
Это не классическая спячка лича, которую я инициирую сам, а что-то другое. Всего дважды, на моей памяти, я впадал в безумие и оба раза мне снился сон о прекрасном городе. Только в этот раз я увидел родителей, будто наяву, что бесценно для меня и я душу готов отдать, если бы она была, за это воспоминание.
Возможно, это что-то из несбывшегося будущего, только давнего, очень давнего. Параллельная реальность, где родители не погибли, где я не попал в детдом…
— И как это понимать,
Вокруг меня сраная разруха и это не наш лагерь, как я подумал сначала.
Этот лагерь ограждён частоколом, на что я бы не стал тратить время, чай не римлянин какой-то, тут много поваленных и окровавленных шатров, а ещё по лагерю снуют мои немёртвые, в поисках всяких ништяков.
Но венец всего действа был расположен на холме, что слева от лагеря. Весь холм был уставлен крестами с распятыми на них людьми. Мужчины, женщины, дети и старики. Для детей даже не поленились сделать детские кресты.
Наверное, это должно было меня парить, но не парит. У меня сорвало крышу, я пошёл против этих бедолаг, затем увидел, что они исправно продолжают жрать людей, причём с организацией «мясного рынка», где бойко торговали ещё живым двуногим мясцом, что окончательно приглушило остатки человеческого во мне. Наверное, это так себе оправдание тому, что я распял сотни людей, сотни жестоко убил, а сотни обратил в рабство…
— Леви! — приказал я.
Воспоминание подкинуло мне сведения, что сначала мы «распечатали» два поселения, воспользовавшись эффектом неожиданности, а затем людоеды начали собирать ополчение, чтобы встретить врага достойно.
Достойно не получилось, потому что мы сейчас в их бывшем лагере.
— Повелитель, — через десяток секунд примчался Леви.
Он очень торопился, прямо очень.
— Доклад, — приказал я.
— Безнадёжных добили, повелитель, — начал Леви. — Остальных в кандалы, тут нашлось много кандалов, все пленные практически готовы к транспортировке.
— А как же река? — спросил я.
Леви поднял на меня недоуменный взгляд:
— Ты сказал не заниматься ерундой.
Было такое дело. У меня тогда кипело говно, единственное, о чём я мог думать — убивать этих тварей, как можно больше, как можно чаще, как можно более жестоко.
— Я изменил своё решение, — вздохнул я. — Выдели водолазов, пусть раздеваются и приступают к работе. Охранение обязательно.
Водолазы должны привязать к себе камни и идти по дну реки сплошной цепью, ощупывая его на предмет случайно оброненных золотых и серебряных монет, сундучков там, остовов корабликов и лодочек…
Если шерстить дно тщательно, то есть высокие шансы нехило обогатиться.
Конечно, добыча с двух поселений людоедов была очень щедра, но это не наш путь. Нет, остальные поселения мы обязательно ограбим, зря пришли, что ли, но это исключение для людоедов, к которым у меня свои счёты.
«Как вообще мы таким малым числом раздолбали их ополчение?» — спросил я себя, разводя память на новые воспоминания.
Как и всегда, лич, с кипящим в кишках говном, способен на многое. Я херакнул по частоколу лагеря людоедских ополченцев каким-то неизвестным мне заклинанием, которое в трезвом уме и светлой памяти не воспроизвести, уж больно рискованно использовать некроэнергию ТАКИМ ОБРАЗОМ, после чего в очередной раз нарушил Женевскую конвенцию.