Личные мотивы

Маринина Александра

Что ж, подумала Настя, возьмем на заметку. Значит, Эмма Петровна и старшая медсестра по имени Надежда. Найдем. Но это все, включая Галину Симонян, люди, которые хорошо относились к доктору. А что скажут те, кто относился к нему плохо, те, кого он обижал?

– Может, знаете, кого Евтеев обижал чаще всего?

– Чаще всего? – усмехнулась Галина. – Знаю. Это доктор Гулевич. Только он в нашей детской больнице давно не работает. Вы у Эммы спросите, она вам расскажет подробности.

– А если не расскажет?

– Расскажет

обязательно. А уж если нет, тогда вы снова ко мне приходите, я расскажу, что знаю. Просто Эмма знает лучше, это их внутренняя больничная история, она произошла, когда Геры уже не было, так что я ее знаю из третьих рук.

Настя вдруг подумала, что они разговаривают с Галиной уже давно, и за это время ни один человек не подошел к киоску и не поинтересовался сувенирами и ракушками. Да, не бойко идет у нее торговля. Наверное, не так уж много вдова хирурга Симоняна зарабатывает своей нехитрой коммерцией.

– Как называется эта ракушка? – спросила Настя, показывая на нежно-розовую раковину с округленными лучами-отростками.

– Это мурекс, ее еще называют невестой.

Надо же, какое название! Настя неожиданно поняла, что не знает ни одного названия выставленных в киоске раковин.

– А эта?

– Касис. А вот эта называется харония, или Рог Тритона. Вам что-то понравилось?

– Да, – решительно ответила Настя. – Вот эта невеста. Сколько она стоит?

– Ну что вы, я вам подарю, – замахала руками Галина. – В память о Диме и в знак благодарности за то, что вы Валюшке помогаете.

– Ни в коем случае. Я куплю.

Настя достала кошелек, стараясь не встречаться глазами с Чистяковым, который с трудом скрывал недоумение и насмешку. Взяв в руки тяжелую раковину, она поймала себя на мысли, что впервые в жизни покупает сувенир на курорте. Лешка, конечно, скажет, что покупать ракушки – это пошлость и мещанство, но неужели можно прожить жизнь, не совершив ни одного пошлого и мещанского поступка? Ну хотя бы попробовать, как это бывает. И раковин у нее никогда в жизни не было…

Ею овладело ранее никогда не испытанное чувство, ей хотелось узнать и испытать как можно больше того, что прежде было ей недоступно и в силу занятости и сконцентрированности только на работе, и просто в силу того, что она жила в Москве и мало где бывала за пределами столицы. Она прожила слишком серьезную жизнь, в которой было много чужого горя и чужой боли, мало собственных радостей и совсем не было глупого, но такого сладкого легкомыслия. А кто сказал, что в пятьдесят лет поздно начинать? Никогда не поздно!

– И зачем ты это купила? – ехидно спросил Леша, когда они отошли от киоска Галины Симонян. – Пожалела вдову, у которой торговля не идет?

– И пожалела, – она с вызовом посмотрела на мужа. – А что в этом плохого? Ты тоже, как при советской власти

было принято, считаешь, что жалость унижает человека?

– Ничего я не считаю. Но у тебя как-то подозрительно блестят глаза. Ну-ка признавайся, в чем дело.

Она помялась немного, но рассказала мужу о своих неожиданных чувствах.

– Так, приехали, – вздохнул Чистяков. – И чем мне это грозит?

– Чем? – Настя оглянулась и увидела очередной аттракцион: за двадцать рублей можно было сфотографироваться с плохо сделанным манекеном красотки с необъятным выпирающим почти на метр бюстом. – Если будешь издеваться, я заставлю тебя сфотографироваться вот с этой девицей. Всего двадцать рублей – и в твоем институте тебе обеспечена репутация Казановы. Поди, плохо!

– Может, лучше навертим тебе на голове африканские косички? – предложил Алексей, показывая рукой на плакат, извещающий о том, что прямо здесь можно сделать новомодную прическу. – Свежо, оригинально и всего за десятку. Дешевле выйдет.

– Ах так?! – Она завертела головой в поисках контраргумента и увидела сидящую на парапете девушку с игуаной в руках. – Тогда ты будешь фотографироваться с игуаной.

– С игуаной? – Он делано испугался и изобразил на лице панику. – Ни за что!

Тут Настя заметила неподалеку двух юношей, один из них держал в руках огромного яркого попугая, у другого на плече сидела маленькая обезьянка. Юноши тоже предлагали всем желающим сфоткаться с их питомцами.

– Нет, ты будешь с игуаной, – твердо заявила она, сдерживая смех, – она страшная, чешуйчатая и кусачая, а я, тебе назло, буду сниматься вот с этими славными животными, они наверняка тепленькие, меховые и приятные.

– Ага, – поддакнул Леша, – особенно попугай меховой.

– Ну, перистый, какая разница, все равно приятно.

– Даже не вздумай, – он вдруг стал серьезным. – Мало ли какая от них зараза.

«Ладно, – подумала Настя, – пока уступлю, но все равно обязательно сфотографируюсь с обезьяной. И с попугаем тоже».

– Хорошо, но мне самой можно их снять? Я для чего с собой третий день фотоаппарат таскаю?

– Можно, – великодушно разрешил Чистяков. – Их снимать – можно. Только в руки не бери.

Парни поймали Настин взгляд, поняли, что речь идет о них, и тут же подскочили.

– Фото с обезьяной и попугаем вам на память! Не хотите?

– Сколько? – спросила Настя.

– Двести за кадр.

– А если я сама буду снимать своей камерой?

– Тогда сто. Но только животных. Если будете снимать мужа, то сто пятьдесят.

– Нет, только животных, – заверила Настя. – Муж сниматься не будет.

– Муж пойдет пить пиво, – сказал Чистяков, – он не желает присутствовать при этом безумии. Аська, когда закончишь, найдешь меня вон в том заведении.