Личный дневник моей фиктивной жены
Шрифт:
Я мог бы сразу догадаться, что робко стучал Илларион. А вот ворвалась уже Марго…нагло и беспардонно, в своём репертуаре.
— Слава небесам, Корф! Ты жив и здоров! Я так молилась о тебе!
— Да, старик, ты в рубашке родился. Просто чудо, что тебя спасли. У тебя же была клиническая смерть. Ты как?
— В..
— Что? В?
— Воды… — Еле слышно и смог сказать я.
— Воды, конечно. Сейчас! Сестра, принесите воды и позовите врача. Мы пришли в себя.
Молодая розовощёкая пухлая медсестра, забавно затянутая в медицинскую форму так, что, казалось, вот-вот все
— Нюра, спасибо, я осмотрю пациента и дам вам дальнейшие указания по его лечению. А пока идите к Весёлкину — ему там явно невесело после операции.
— Когда меня выпишут?
— Ого, голубчик! Только пришли в себя и уже хотите на выписку. Нет, молодой человек, так дело не пойдёт. Столько крови потерять, получить тяжёлую черепно-мозговую травму, пережить клиническую смерть и сразу на выписку?
— Но мне надо.
— Ничего тебе не надо, Корф! Слушай, что тебе Глеб Эммануилович говорит. Хорошо, что я тебя тогда нашла почти сразу, и скорая быстро приехала. А то бы мне пришлось вторые похороны пережить. — Голос Марго мелодично визжал. Я заметил, что на ней новые очки со стёклами интересного чёрного цвета с фиолетовым отливом и в малиновой блестящей оправе.
— Ты меня нашла? А разве вы не? — Я перевёл взгляд с Марго на Иллариона, они переглянулись между собой и странно засмеялись.
— Друг, так ты решил, что мы с Маргаритой Эдуардовной вместе?
— Ничего не понимаю и не помню.
— И кто тут у нас не помнит и не понимает? Глеб Эммануилович, полагаю, дальше пациент будет в моём ведении.
Холодный, чёткий, женский голос заставил всех в палате замолчать, даже моего лечащего врача. Голос принадлежал невысокой, подтянутой женщине лет сорока с волосами медового цвета, собранными в тугой высокий хвост, в дорогом медицинском халате, бейдж на котором гласил: «Врач-психиатр Золотова Антонина Петровна». Врач-психиатр Золотова с явным интересом меня рассматривала своими васильковыми глазами в обрамлении каштановых ресниц.
— Антонина Петровна, при всём моём уважении к вам, покиньте пожалуйста палату моего пациента. У вас мало дел в вашем отделении? Сильно в этом сомневаюсь. Когда Алексею Владимировичу понадобится помощь психиатра, я непременно к вам обращусь.
— Глеб Эммануилович, очень зря. Я бы на вашем месте хорошенько подумала.
— Вы не на моём месте, и позвольте мне, как заведующему больницей самому решать, как поступать с моими пациентами. Я почему-то всегда соблюдаю врачебную этику и в вашу работу не лезу.
— Да, извините, мне показалось.
— Тоня, вам в последнее время много, что кажется. Зайдите ко мне в кабинет через час, нам надо серьёзно поговорить.
И, совершенно не изменившись в лице, без единой эмоции, прямая, как натянутая струна Антонина Петровна вышла из моей палаты.
— Господа, приношу свои извинения, что вы стали невольными свидетелями наших с
Мой врач задавал один вопрос за другим, записывал, внимательно осмотрел мою голову, дал какие-то распоряжения медсестре Нюре. У меня взяли много крови, перевязали голову, сделали какой-то укол, дали ещё лекарства. Пожалуй, всё проходило стандартно. Вот только я не мог перестать думать об Антонине Петровне. Так странно не сочеталась её благородная внешность с простым именем-отчеством. Мне подумалось, что любой мужчина, взглянув на Тоню, захотел бы с неё написать портрет или посвятить ей песню. Я представил, как распустив свой тугой хвост вечером после работы, пряди её волос волшебно и романтично ложатся по плечам.
— Корф! Так откуда взялся то шестой там? Ау?
— Какой шестой? Друзья, вы о чём вообще?
— Илларион Львович, я тебе потом всё объясню. Алексей?! В конце концов, мы за тебя переживаем, дежурим у операционной, не спим. А ты нас игнорируешь? Или тебе плохо? Может, врача позвать?
— Марго, не надо врача. Я задумался. Что? Что ты хочешь от меня сейчас?
— Майор Лёвушкин, почему Алексей со мной так грубо разговаривает? Что я опять сделала не так?
— Алёша, правда, ты чего? Мы же участие проявляем. Раз дерзишь, значит, идёшь на поправку. Стало быть, давай показания: кто, во сколько, как на тебя напал? Кто этот шестой, о котором я один ничего не знаю?
— Марго, не обижайся. Мне действительно плохо, голова гудит. Да ещё и Ника масла в огонь подлила.
— Мой ангел?
— Да, именно твой ангел. Явилась ко мне и скандал устроила.
— Алексей, может, действительно показать тебя психиатру? Давай пригласим эту врачиху, как её зовут?
— Тоня.
— Ого. Тоня? Даже не по отчеству? Сдаётся мне, Корф, что у вас новое увлечение?
— Маргарита, какое ещё увлечение?
— Очевидное всем — тебе понравилась эта врачиха. И глаза вон заблестели.
— Хватит! Вы с Никой сговорились что ли? Одна мне мозг с того света умудрилась вынести, ты решила здесь.
— Илларион, да как он смеет так о покойной Веронике?! — Марго всхлипнула и выбежала из палаты. Лёвушкин с укоризной посмотрел на меня.
— Что с тобой происходит? Травма головы же здесь не при чём, я вижу.
— Я и сам не знаю. Но Вероника действительно мне привиделась, когда я там без сознания кровью истекал. Она со мной ругалась. Ругалась…я даже предположить не мог, что Ника умеет ругаться. Мы с ней никогда не выясняли отношения. А тут бац и вторая смена. Ещё врачиха, будь она не ладна.
— Допустим, про Веронику я понял. Врачиха-то тебе на кой сдалась? Или фрау Ротенберг права?
— Отчасти. Понимаешь, эта Тоня очень похожа одну девушку из моей юности, в которую я был влюблён. Вот и воодушевился, воспоминания накрыли той поры.
— Да, брат, дела. А чего Ника то скандалила?
— Ааа, к Марго приревновала.
— И есть повод для ревности?
— Нет, конечно! Илларион, ты ведь — здравомыслящий человек. Что бы я и Марго?! Тем более у вас там отношения намечаются.