Лицо в толпе
Шрифт:
Поздно ночью, где-то около трех, Эверс понял, почему из всех возможных наказаний заключенные больше всего боятся камеры-одиночки. Побои, так или иначе, закончатся, а вот мысли покоя не дадут, питаясь бессонницей. Откуда он взялся, этот доктор Янг, о котором Эверс не вспоминал уже многие годы? Что это, знак? Предзнаменование? А, может быть, он потихоньку теряет связь с действительностью? После смерти Элли он боялся, что это может случиться.
Сходить с ума Дину не хотелось, поэтому следующий день он провел в бегах по делам. Поболтал с клерком на почте, поговорил с женщиной у
В тот вечер Эверс как ни в чем не бывало приготовил ужин. Правда, время теперь ощущалось острее, и поэтому цыпленка он слегка пережарил, стараясь успеть к первой подаче. «Скаты» снова играли с «Моряками», и народу опять пришло немного: верхний ярус трибун — синее море пустых сидений. Эверс устроился перед телевизором, но за игрой особо не следил, сосредоточив все внимание на третьем ряду, чуть левее рефери. И тут вселенная словно бы показала язык в ответ на его немой вопрос: по трибуне проскакал Рэймонд, талисман «Скатов», щеголяя синим мехом, какого в природе нигде не найти. Рэймонд встал за спиной у Ичиро и потряс кулаком.
— Недостаток общения, — успокоил себя Эверс. — Только и всего.
Феликс Хернандес, козырь «Моряков», разыгрался сегодня не на шутку. Игра летела: к тому времени как Эверс открыл вечернее пиво, шел уже шестой иннинг, а «Моряки» вели в счете на пару очков. И вот, когда король Феликс выбил Бена Зобриста, не дав тому даже взмахнуть битой, Эверс заметил в третьем ряду Леонарда Уилера, своего старого партнера по бизнесу. На нем был костюм в светлую полоску, тот самый, в котором его похоронили.
Леонард Уилер (всегда Леонард и никогда — Ленни) ел хот-дог, запивая его, по выражению умников с ESPN, «взрослым напитком». Эверс испугался настолько, что вместо отрицания предался ярости, которую любая мысль об Уилере вызывала у него до сих пор. — Ах ты ж властный сукин сын! — крикнул он и уронил свой собственный взрослый напиток, не успев поднести его ко рту. Банка упала на стоявший на коленях поднос, сбила его, и тот шлепнулся Эверсу промеж ног. Цыпленок, порошковое пюре и стручки гороха (цвета которых тоже в природе не наблюдалось) плескались теперь в растекшейся по ковру пивной луже.
Эверс ничего не заметил: он лишь пялился в новый телевизор, такой продвинутый, что казалось, задери ногу, пригни голову, чтобы о рамку не удариться, и можешь смело входить в картинку. Нет, все-таки это Уилер: те же очки в золотой оправе, та же выпирающая челюсть и пухлые до странности губы, та же копна пышных, белоснежных волос, которые делали его похожим на актера из мыльных опер, эдакого благостного доктора или магната, которому наставляет рога его трофейная женушка. А вон и огромный значок с флагом, который тот носил не снимая на лацкане пиджака, словно какой-то проворовавшийся конгрессмен. Элли как-то пошутила, что, наверное, Ленни (наедине они только так его и называли) кладет
Тут на первичный испуг набросилось отрицание, как набрасываются белые кровяные тельца на свежий порез. Эверс закрыл глаза, сосчитал до пяти, открыл их в уверенности, что увидит кого-то всего лишь похожего на Уилера, или, что, может быть, еще хуже, не увидит вообще никого.
Картинка на экране изменилась: вместо вставшего на позицию нового бэттера камера сосредоточилась на левом полевом игроке «Моряков», который исполнял какой-то странный танец.
— Что-то новенькое, — сказал один из комментаторов. — Что это Уэллс там вытворяет, Дуэйн?
— Думаю, что-то из хип-хопа, — подыграл ему Дуэйн Стаатс, и оба захихикали.
«Хватит искрометного юмора», — подумал Эверс. Сдвинув ногу, он умудрился наступить на пропитанную пивом грудку цыпленка. — «Вы лучше „дом“ покажите».
Словно бы услышав его мольбы в своем набитом аппаратурой микроавтобусе, режиссер трансляции снова показал кадр с «домом», но лишь на секунду. Люк Скотт пулей запустил мяч в сторону второго бейсмена «Моряков», а мгновение спустя «Троп» исчез, уступив место утке компании «Афлак». Утка затыкала пробоины в лодке и рекламировала страховку.
Эверс хотел было подняться с кресла, но на полпути колени подкосились, и он плюхнулся обратно. Кресло устало чавкнуло. Он глубоко вдохнул, а выпустив воздух, почувствовал небольшой прилив сил. На этот раз подняться удалось, и он прошаркал на кухню. Вытащил из-под раковины средство для чистки ковров и принялся читать инструкцию. Элли бы инструкция не понадобилась — она бы просто сделала какое-нибудь полушутливое замечание (что-нибудь вроде «не поваляешь — не поешь») и принялась бы за работу, заставив пятно исчезнуть.
— Да не был то Ленни Уилер, — сказал Эверс пустой гостиной. — Просто не мог быть.
Утка уступила место обнимающейся пожилой парочке. Скоро они пойдут наверх и займутся виагровой любовью, ведь мы живем в эпоху, в которой все нацелено на результат. Эверс тоже нацелился на результат (не зря же он прочитал инструкцию): встав на колени, он в несколько заходов вернул ужин на поднос, затем побрызгал «Ризолвом» на оставшиеся пятна, зная, что полностью их все равно не вывести.
— Ленни Уилер мертв, как Джейкоб Марли. Я же был на его похоронах.
Что верно, то верно. Тогда Эверсу удалось сохранить подобающе серьезное лицо, хотя внутри он ликовал. Смех, может быть, и лучшее лекарство, но Дин Эверс верил, что нет лучшей мести, чем пережить своих врагов.
С Уилером Эверс познакомился в школе бизнеса, а позже они вместе основали «Спиди трак рентал», компанию по перевозкам, когда Уилер понял, что «в рынке Новой Англии зияет дырища размером с туннель Самнер». В дело пошли все их скудные сбережения. Поначалу Эверсу не мешала жуткая нахрапистость Уилера, которую прекрасно отражала табличка на стене его кабинета: КОГДА Я ЗАХОЧУ УСЛЫШАТЬ МОЕ МНЕНИЕ, Я ВАС О НЕМ СПРОШУ. В те дни, когда Эверс еще только вставал на ноги, такое поведение Уилера ему помогало. Уилер, можно сказать, был его стержнем. Но молодые люди взрослеют и начинают развивать собственные идеи.