Лицо в зеркале

Кунц Дин Рей

Не терял бдительности на лестнице, проходя комнаты первого этажа, на кухне. Ранее он оставил дверь черного ходя открытой, обеспечивая еще один путь отхода. Теперь запер ее.

К кухне примыкала прачечная. Из нее дверь открывалась в гараж.

Автомобилей в гараже не было. На полу лежала груда мокрой одежды, той самой, в которой Лапута совершал прогулку под дождем.

Инструментов в гараже хватало. Они лежали в ящиках и висели по стенам, чистотой и идеальным порядком не отличаясь от произведений искусства,

которые украшали гостиную или столовую.

Рисковый выбрал молоток-гвоздодер и поспешил наверх, похвалив себя за то, что зажег так много ламп, как только вошел в дом.

Облегченно вздохнул, увидев, что пленник по-прежнему жив. Далтон так исхудал и перенес столько страданий, что, судя по его виду, мог в любой момент покинуть этот мир.

Рисковый положил пистолет на пол и с помощью гвоздодера оторвал лист фанеры, которым Лапута забил одно окно. Гвозди, длиной в три дюйма каждый, вылезали со скрипом, неохотно. Сняв лист с окна, Рисковый прислонил его к стене.

Между фанерой и окном оказалась портьера. Мятая, пыльная, она идеально годилась для того, чтобы стереть с рукоятки молотка отпечатки пальцев. Что Рисковый и сделал, прежде чем бросить молоток на пол.

Спальня называлась дальней только потому, что находилась дальше остальных комнат от лестницы, ведущей на второй этаж. Но ее окна, как и в спальне хозяина, выходили на улицу. Рисковый увидел свой седан, припаркованный на противоположной стороне. Вернулся к кровати.

— Я пришел сюда, руководствуясь интуицией, без ордера, поэтому должен прикрыть свой зад и принять меры к тому, чтобы Лапута оказался за решеткой. Вы понимаете?

— Да, — прохрипел Далтон.

— Тогда вы скажете, что произошло следующее. Лапута, уверенный в том, что вы не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой, не в силах достаточно громко крикнуть, чтобы вас услышали снаружи, снял в этот вечер лист фанеры, чтобы помучить вас видом свободы. Сможете вы это сказать?

Слова с трудом вырывались из горла пленника:

— Лапута сказал… что убьет меня… этой ночью.

— Хорошо. Понятно. Вот и повод для того, чтобы снять фанеру.

С прикроватного столика Рисковый взял баллончик аэрозоля с дезинфицирующим спреем с запахом сосновой хвои. Достаточно тяжелый, поскольку Лапута успел использовать только половину его содержимого.

— Далее, — продолжил Рисковый, — вы должны сказать им, что из последних сил, собрав в кулак волю, злость, остатки энергии, сумели дотянуться до этого баллончика и швырнуть его в окно.

— Скажу, — пообещал Далтон, хотя не оставалось сомнений в том, что сил у него могло хватить только на одно: моргать.

— Баллончик разбил стекло и скатился с крыши крыльца в тот самый момент, когда я подходил к дому. Я услышал ваш слабый крик о помощи, поэтому и ворвался в дом.

От этой

байки за милю несло ложью. Копы, которые первыми прибыли бы к дому Лапуты, сразу бы поняли, что правды в ней нет ни грана, но, увидев Далтона, наверняка решили бы, что в такой ситуации правдой можно и пренебречь.

А к тому времени, когда Лапута оказался бы в зале суда, Далтон успел бы прийти в себя, поправиться, и присяжные не узнали бы, в каком ужасном состоянии пребывал он в ночь спасения. Так что время добавило бы убедительности этой байке.

Сместив взгляд с открытой двери на Рискового, Далтон с тревогой прохрипел: «Поторопитесь», — словно опасался скорого возвращения Лапуты.

Рисковый бросил баллончик с дезинфицирующим спреем в окно. С громким звоном посыпались осколки.

Глава 89

Выплеснув на корни пальмы очередную порцию сильнодействующей манхеймовской мочи, которую он, скорее всего, мог бы разливать по пузырькам и продавать безумным фэнам своего отца, Фрик оглядывал полки библиотеки в поисках книги, помня о том, что мистер Трумэн просил его не задерживаться.

На случай, если они не смогут посидеть на полу, рассказывая друг другу страшные истории, он решил запастись действительно интересной книгой. Потому что предполагал, что большую часть ночи проведет без сна, причем не от волнения, вызванного наступающим через два дня Рождеством. Так что без интересной книги мог обезуметь, как двухголовый кот Барбары Стрейзанд.

И как раз нашел нужный ему роман, уже протянул к нему руку, когда услышал шум над головой: зазвучала музыка, напоминающая звон сотен маленьких колокольчиков.

А когда Фрик взглянул на купол из цветного стекла,

то увидел, как сотни осколков отделились от него и падают вниз.

Нет. Не стекла. Разноцветная стеклянная мозаика тридцатифутового купола осталась на месте. Цветные лоскутки выпадали из стекла, не разрушая его, проваливались сквозь него из ночи, а может, откуда-то еще, из чего-то куда более странного, чем ночь.

Лоскутки падали медленно, неподвластные закону всемирного тяготения, и по мере приближения к полу меняли цвет. Меняя цвет, сталкивались друг с другом и сливались. А слившись воедино, обрели объем и форму.

Соединившись, лоскутки превратились в Таинственного абонента, которого Фрик в последний раз видел во второй половине этого дня в розовой комнате, где он смотрел на него с послезавтрашнего номера «Лос-Анджелес таймс», и с которым прошлой ночью столкнулся на чердаке. Если там ангел-хранитель без помощи крыльев спланировал с поддерживающих крышу ферм на пол чердака, но теперь беззвучно опустился на ковер в нескольких футах от Фрика.

— Умеете же вы появляться красиво, — в голосе Фрика отчетливо слышалась дрожь.