Лицом к лицу. О русской литературе второй половины ХХ – начала ХХI века
Шрифт:
и тому подобное.
Та основная причина, по которой Солженицын дал своему заглавному герою имя Иван, вряд ли нуждается в специальном комментарии и обосновании. Иван – «самое обиходное у нас имя <…> По всей азиатской и турецкой границе нашей, от Дуная, Кубани, Урала и до Амура, означает русского <…> Иван простак и добряк» (цитируем словарь В. И. Даля).
Вместе с тем внимательный читатель рассказа, на наш взгляд, обязательно должен время от времени вспоминать известное выражение «Иван, не помнящий родства».
Губительный отрыв от родных корней, рабское подчинение законам, навязанным новой властью – все это, согласно Солженицыну, составляет едва ли не суть характера бывалого лагерника (читай – опытного советского гражданина):
…за
А русские – и какой рукой креститься, забыли. <…> (19)
Писать теперь – что в омут дремучий камешки кидать. Что упало, что кануло – тому отзыва нет (38).
Ни по-плотницки не ходят, чем сторона их была славна, ни корзины лозовые не вяжут, никому это теперь не нужно. А промысел есть-таки один новый, веселый – это ковры красить (39).
В том, что сознание самого Ивана Денисовича заражено коррозией безверия и забвения вековых устоев, читатель убеждается из его финального идеологического спора с баптистом Алешкой (139–141).
Именно поэтому чрезвычайно важно, что герою произведения присвоено не только имя, но и отчество – все же он крепче многих других персонажей рассказа и на почти генетическом уровне помнит о своем крестьянском происхождении, а советскую власть воспринимает как чуждую и досадливо навязчивую силу:
– Не иначе как двенадцать, – объявил и Шухов. – Солнышко на перевале уже.
– Если на перевале, – отозвался кавторанг, – так, значит, не двенадцать, а час.
– Это почему ж? – поразился Шухов. – Всем дедам известно: всего выше солнце в обед стоит.
– То – дедам! – отрубил кавторанг. – А с тех пор декрет был, и солнце выше всего в час стоит.
– Чей ж эт декрет?
– Советской власти!
Вышел кавторанг с носилками, да Шухов бы и спорить не стал. Неуж и солнце ихим декретам подчиняется? (57–58)
Имя Иван у Солженицына – это своеобразный «общий аршин», мерило русского национального характера со всеми его достоинствами и недостатками. «Недоиваны» в рассказе сурово осуждаются, как осуждается устами старого зэка фильм Сергея Эйзенштейна «Иоанн Грозный» (на самом деле, и это важно, называвшийся «Иван Грозный»):
– Нет, батенька, – мягко этак, пропуская, говорит Цезарь, – объективность требует признать, что Эйзенштейн гениален. «Иоанн Грозный» – разве это не гениально? Пляска опричников с личиной? Сцена в соборе!
– Кривлянье! – ложку перед ртом задержа, сердится Х-123. – Так много искусства, что уже и не искусство. Перец и мак вместо хлеба насущного! И потом же гнуснейшая политическая идея – оправданье единичной тирании. Глумление над памятью трех поколений русской интеллигенции! (71)
Но и «Переиваны» автором изображаются с нескрываемой иронией. Таков в произведении «худой да долговязый сержант черноокий» (11), надзиратель с «избыточной» кличкой Полтора Ивана. И «Иван в квадрате» – условный «Иван Иванович», которому на воле полагается «отдельная зарплата и Петру Петровичу отдельно зарплата» (52). Здесь важно отметить, что «Иванами Ивановичами» в лагерях презрительно называли бывших работников умственного труда: «– Вы давно на Колыме? – спросил самый храбрый, разглядев во мне “Ивана Ивановича”» (В. Шаламов, «Геологи») [12] .
12
Шаламов В. Собр. соч.: В 6 т. Т. 1. М., 2013. С. 235.
Идеально сбалансированным героем предстает у Солженицына бывший крестьянин Иван
Возможно, что именно на способность Ивана Денисовича «заморозить», сохранить неприкосновенной свою личность, намекает его фамилия – Шухов, от – «шух – лед» (словарь В. И. Даля). Напомним, что мотив неподатливого, твердого льда – один из ключевых в рассказе.
Русский лес в «Матренином дворе» А. И. Солженицына
Уже заглавие солженицынского рассказа содержит в себе пространственную характеристику.
Первый абзац «Матрениного двора» (о вступлении к рассказу – далее) тему пространства подхватывает и развивает:
Летом 1956 года из пыльной горячей пустыни я возвращался наугад – просто в Россию. Ни в одной точке ее никто меня не ждал и не звал, потому что я задержался с возвратом лет на десять. Мне просто хотелось в среднюю полосу – без жары, с лиственным рокотом леса. Мне хотелось затесаться и затеряться в самой нутряной России – если такая где-то была, жила (205) [13] .
13
Здесь и далее в заметке рассказ Солженицына цитируется по изданию: Солженицын А. Избранное. М., 1991, с указанием номера страницы в круглых скобках.
Пространство и время здесь предстают своего рода синонимами. Возвращаясь в «среднюю полосу» России, герой рассказа пытается вернуться в «нутряную Россию» прошлого. Самая возможность существования такой России, сразу же, впрочем, берется под сомнение («…если такая где-то была, жила»).
И точно – хотя герою первоначально улыбается удача и он попадает в «местечко Высокое Поле», «где не обидно было бы жить и умереть» (206), эта удача оказывается иллюзорной. «Увы, там не пекли хлеба. Там не торговали ничем съестным. Вся деревня волокла снедь мешками из областного города» (206).
В противопоставлении деревни Высокое Поле, целиком зависимой от областного города, этому самому городу легко угадывается противопоставление «старой» России – «новой». Или, если говорить более точно, – противопоставление исконной России – России советской. Эта оппозиция последовательно проводится через весь рассказ Солженицына.
Воплощением старой России предстает в «Матренином дворе» русский лес, чей «лиственный рокот» столь любезен сердцу рассказчика:
На взгорке между ложков, а потом других взгорков, цельно-обомкнутое лесом, с прудом и плотинкой, Высокое Поле было тем самым местом, где не обидно было бы жить и умереть. Там я долго сидел в рощице на пне (206).
Воплощением советской России предстает в «Матренином дворе» железная дорога. Именно поэтому в начале рассказа герой мечтает «навсегда поселиться» «где-нибудь подальше от железной дороги». Именно поэтому роковая неизбежность в результате приводит его в поселок Торфопродукт («Торфопродукт? Ах, Тургенев не знал, что можно по-русски составить такое!» (207)), сквозь который «проложена была узкоколейка, и паровозики, пронзительно свистя, таскали по ней поезда с бурым торфом, торфяными плитами и брикетами» (207). Тургенев в этом микрофрагменте, вероятно, упомянут не только как автор стихотворения в прозе «Русский язык», но и как автор рассказа о незаконной порубке леса «Бирюк» [14] .
14
Подробнее о тургеневских мотивах в рассказе см. в прекрасной статье: Немзер А. С. Русская словесность на Матрёнином дворе // Солженицынские тетради: Материалы и исследования. Вып. 3. М., 2014. С. 64–97.