Лицом на ветер
Шрифт:
Рианн дёрнулась встать, вцепилась второй рукой в пальцы центуриона, пытаясь ослабить хватку.
— Что за шутки? Рианн? Что ты делаешь? Что ты себе позволяешь? Что на тебя нашло?
— Вы обещали… Отпустите! — Она пыталась выкрутить руку, но, несмотря на рану в живот, в ладонях его сила ещё была, да ещё какая.
— Ты же не убьёшь меня, правда?
— Почему вы так думаете?
— Зачем ты тогда дала мне воды?
— Может, это последняя воля умирающего? Перед казнью…
— Что?
Он не верил, не хотел ей верить. Ещё сильнее выкрутил ей руку, но непонятная слабость охватила вдруг его, зашумело в висках. Центурион несколько раз моргнул, тряхнул
— Что это? Что ты сделала?
— Это маковое молоко… Сейчас вы будете спать крепким сном… — Рианн сумела разжать его слабеющие пальцы и поднялась на ноги.
— Что… что ты наделала? Зачем? Ах ты, сучка…
— Спите…
— Нет! Нет… нет… нет… нет…
Он в бессильной злобе замотал головой, не веря тому, что случилось. Она убьёт его во сне. Она специально это сделала. Но слабость была такой, что он не мог ей сопротивляться, она охватила весь мозг, всё тело, последние мысли только стучали: «Я не хочу умирать… Так — не хочу… Не от руки женщины… девчонки… Нет…»
Часть 13
Рианн, тяжело дыша, смотрела ему в лицо, пока наркотический сон не охватил его, пока центурион не закрыл свои чёрные чужие глаза. Она медленно растёрла запястье, за которое он её схватил, и осторожно подошла, подобрала с пола пустую чашу. Он соврал ей, он обещал, что не тронет её, а сам чуть не сломал ей руку, как же больно… Хотя пить он, конечно, хотел по-настоящему, вон, как жадно всё выпил, даже не заметил ничего, а она-то боялась, что по вкусу догадается и пить не будет.
Рианн прошла до скамьи, среди его поясов и ремней нашла ножны с кинжалом и медленно вытянула его. Тошнота снова подкатила: лезвие кинжала было в ржавых пятнах засохшей крови. Его же никто не почистил после всего. Подняла кинжал и посмотрела на лезвие. Чья это кровь? Кого-нибудь из свенов? Кого он успел убить им прежде, чем его самого ранили?
Свенка стиснула рукоять кинжала и вернулась к римлянину. Всего-то перерезать ему горло, и он истечёт кровью во сне, он даже ничего не поймёт. Раз и всё! Долго глядела ему в лицо. Он хрипло дышал, вздрагивая ресницами, на горле чуть заметный мужской бугорок. Вот оно — горло! Открытое, беззащитное… Он так заботливо брил его сегодня утром, его и лицо своё…
Она закрыла глаза, стараясь не глядеть на своего хозяина, не видеть его груди, перебинтованного живота, его рук; его пальцы до сих пор бессильно стискивали одеяла. Он знал, что она это сделает, поэтому и не хотел засыпать, не хотел подчиняться ей. Он боялся её, поэтому ругал её и обзывал. От злости…
Конечно, ему есть чего бояться. Не зря она споила ему всё маковое молоко, что дал ей их лекарь. Его надо было поделить на три раза, но Рианн знала, что он попробует что-нибудь выкинуть, догадывалась, что он попытается её остановить, поэтому споила ему всё. Теперь он спит и полностью в её руках. Она может делать с ним, что захочет. Теперь может мстить ему как угодно, он не остановит её, ни слова не скажет, не тронет. Теперь он точно, как младенец в её руках, как он сам и сказал, можно убить его хоть голыми руками.
Рианн открыла глаза и снова посмотрела ему в лицо, сухо сглотнула пересохшим от волнения горлом. Как младенец… Как ребёнок… Медленно повела подбородком отрицательно и нахмурилась. Она не сможет… Не сможет… Вспомнились вдруг слова его: «считаешь, что во всём виноват только я один?»
Она не сможет. Как он и говорил, убить человека не так-то легко. А она ведь дома даже курицу убить сама не могла — отца просила. Всё после смерти матери. Те римские легионеры, что чуть
Легионеры смогли, а она не сможет, не сможет разлить здесь такую же липкую тошнотворную лужу крови…
И Рианн ушла к себе, подняла край соломенного матраса на ложе и спрятала туда этот проклятый кинжал. Он будет придавать ей сил, если вдруг она всё-таки решится, она всегда будет знать, где взять его. Вернулась в комнату, долго смотрела на спящего римлянина, потом подошла и укрыла его одеялами, подоткнула углы под подушку. Ненароком коснулась его плечей несколько раз. Начался жар, кожа его была горячей. Сейчас он будет спать до завтрашнего вечера — неменьше, после такого-то количества дурмана.
А что теперь делать ей? Когда он поднимется, он не простит ей ничего, своего страха, пережитого по её вине. Он накажет её, он-то сможет её убить, для него это нетрудно. И, даже если и не убьёт, то побьёт очень сильно. Он много страха пережил сегодня. Хотя, чего ей уже бояться? Смерти? Боли? Унижения? Плевать! Чем он ещё её может напугать? Тем более, это будет не скоро, пройдёт не день и не два, пока он встанет на ноги.
И Рианн с этими мыслями села за работу. Только она успокаивала её. Однообразная, монотонная. Уток. Основа. Уток. Основа. Да, плевать! Она уже не боится его. Пусть только попробует тронуть её хоть пальцем. И пусть не смотрит так своими чёрными глазами. Я тебя не боюсь. Больше не боюсь. Будь ты проклят… Ты и весь твой Рим… Все вы…
Она проработала, пока не заболели глаза. Ночь была на исходе, скоро начнёт светать, а она ещё не ложилась. В комнате стало заметно холоднее: давно не добавляла угля в жаровни. Поднялась. Римлянин всё так же спал, беспокойно хмурился во сне, что-то пытался говорить, даже рассмеялся один раз, пока Рианн работала. Всё это время она думала и понимала, что так и не решится убить его. Даже не проливая крови, не сможет этого сделать.
От жара у центуриона начался бред. Это лихорадка. Сейчас он борется сам с собой, борется за жизнь. Сбросил одеяла, блестел влажной кожей в свете масляного светильника. Сейчас ему не мешало бы попить, но он сильно крепко спит после макового молочка. Рианн добавила угля в жаровни, сама попила молока, вернулась к римлянину с мокрой тряпкой и холодной водой. Стиснув зубы, заставила себя обтереть ему лицо, шею, грудь, руки. На бинтах проступила кровь — спал он беспокойно. Да, рана у него была большая, если судить по линии проступившей крови. Низ живота и на бок, как и показывал ей Дикс. Но она не глубокая, кираса же его спасла, так все говорили.
Рианн вздохнула и промыла тряпку в воде, снова протёрла ему лицо. На щеках центуриона уже проступила щетина. Быстро. Он потому и бреется каждый день. Сейчас зарастёт. Склонилась к нему, рассматривая его близко-близко. Стиснула зубы. Моргнула устало. В последний раз она видела его так близко тогда, когда он пришёл к ней ночью, холодный. Она тогда молилась за него, чтобы он остался живой… Тогда они в последний раз были вместе, были близки… Она закрыла глаза, вспоминая те мгновения пережитого экстаза, до которого он её довёл. Два раза… Тогда она кончила с ним дважды за ночь… Да. Это было здорово. Он тогда сказала «мы», «мы это сделали…» Что-то так, по-моему… «Мы…» И ей впервые тогда было по-настоящему хорошо и легко с ним, её даже не угнетали его объятья, его дыхание рядом… Она тогда доверилась ему, он целовал её, он хотел, чтобы она не боялась его, чтобы открылась ему…