Лидер 'Ташкент'
Шрифт:
Радирую в Севастополь, что считаю целесообразным вернуться до рассвета. Не дождавшись ответа, приказываю катерам следовать в Стрелецкую. Через некоторое время покидает Евпаторийский рейд и "Ташкент".
В рубке со мной Коновалов, Орловский, Новик. Все в подавленном состоянии, ни о чем не хочется разговаривать. Единственное, что сделали - засекли две немецкие батареи, которые открыли было огонь по кораблю вслед за танками. Но посылали-то нас не ради этого. И что же все-таки произошло с десантным отрядом?
Возникает и такой вопрос: не расценят ли наши действия как невыполнение
На ФКП пропускают прямо к командующему. У него член Военного совета Н.М. Кулаков и кто-то из работников штаба. Командующий мрачен, таким я его, кажется, еще не видел. Прервав разговор, который шел до моего появления, спрашивает в упор:
– Десант вами высажен?
– Никак нет.
– Почему же?
– вопрос звучит грозно, и заметно, что командующий с трудом себя сдерживает.
Стараясь быть кратким, повторяю то, о чем уже донес по радио.
– И все-таки надо было высаживать!
– прерывает меня командующий.
– Наши люди там погибают, а вы... Что молчите?!
Вошел дежурный:
оварищ командующий, шифровка...
Октябрьский пробежал глазами бланк и молча протянул Кулакову. Густые брови члена Военного совета сошлись над переносицей. Оторвавшись от бумаги, он глухо произнес каким-то чужим, очень усталым голосом:
– Идите, Ерошенко...
Потом я узнал, что шифровка была донесением разведчиков, которых мы высадили у Евпаторийского маяка. Проникнув в город, они окончательно установили: десантный отряд уничтожен противником.
Еще позже я услышал от Филиппа Сергеевича Октябрьского:
– Все, что требовалось в той обстановке, "Ташкент" под Евпаторией выполнил.
В конце нашей январской стоянки в главной базе выдался очень напряженный день: гитлеровцы бросили на Севастополь огромное количество бомбардировщиков.
Самолеты идут волна за волной. Некоторые группы явно имеют целью причалы Южной бухты. Наша зенитная башня и батарея Гиммельмана ведут огонь почти непрерывно. Пообедать и то никак не удается. "Бачковые такой борщ принесли, что от одного запаха облизываешься, а он стынет!" - рассказывалось потом на юте. Но это уже вечером, когда все стихло. А пока не стемнело, было не до шуток. И короткий зимний день тянулся бесконечно.
– Часы, что ли, у меня останавливаются, - жаловался Еремеев.
– Будто уж давно на них смотрел, а, если им верить, прошло три минуты...
За эти три минуты нам дважды казалось, что бомба если и не угодит в "Ташкент" прямым попаданием, то упадет катастрофически близко.
Но все обошлось. Лидер не получил никаких повреждений. Вечером командир БЧ-II доложил, что самая неотложная задача - пополнить зенитный боезапас: за день расстреляли почти весь имевшийся...
Мы ждали повторения массированных налетов на следующий день. "Ташкент" перешел к другому причалу. И новое, и прежнее места нашей стоянки с утра прикрыли дымовыми завесами. Но над бухтами появились лишь одиночные самолеты. Очевидно, фашистская авиация разрывалась между Севастополем и восточным Крымом, где наши войска продвинулись от Керчи довольно далеко.
Как ни беснуется враг,
Севастополь снова выстоял! Фашисты могут его бомбить, обстреливать, а вновь штурмовать у них пока не хватает сил - выдохлись...
"Летучий голландец"
Но если в самом Севастополе стало в общем спокойнее по сравнению с декабрем, то про морские подступы к нему этого не скажешь. Возобновив свои рейсы между главной базой и кавказскими портами, "Ташкент" почти каждый раз прорывается в Севастополь с боем.
У гитлеровцев прибавилось самолетов-торпедоносцев. Ялта сделалась базой итальянских торпедных катеров. А на севастопольские фарватеры фашисты все подсыпают и подсыпают мин.
Однако врагу не удается ни на один день закрыть фарватеры для наших кораблей. Моряки ОВРа - Охраны водного района, - ведущие здесь борьбу с минной опасностью, ухитряются брать на учет буквально каждую новую мину. На всем протяжении подходных фарватеров расставляются катера, сейнеры, барказы с наблюдателями. Там, где с самолета сброшена мина, сейчас же ставится специальная вешка, а точные ее координаты немедленно сообщаются кораблям.
На карте у Еремеева постоянно обозначено до десятка, а то и больше таких "минных вешек", места которых он обводит красными кружками. По мере ликвидации засеченных наблюдателями мин, о чем также поступают извещения от ОВРа, красные кружки стираются.
Все познается в сравнении. И в такой обстановке мы называем легкими те рейсы в Севастополь, когда "Ташкент" идет один и можно использовать машины на полную мощность. Труднее идти с транспортами. Уже одно то, что переход тогда вдвое-втрое дольше, резко увеличивает вероятность подвергнуться вражеским атакам. Однако "Ташкенту" удается пока проводить транспорты без потерь и самому избегать новых повреждений.
Очередной конвой ведем в феврале из Новороссийска. В конвое два крупных транспорта. Кроме лидера их охраняют, как обычно, катера-охотники.
В море выхожу под впечатлением взволновавшей меня приятной новости, которую узнал часа три назад.
В пятом кубрике шло корабельное партийное собрание... Обсуждались наши текущие боевые задачи: как лучше организовать на переходе наблюдение за морем и воздухом, как уберечь транспорты и свой корабль от атак торпедных катеров, с которыми мы еще не встречались, но, очевидно, вот-вот встретимся.
Дверь кубрика приоткрылась, и кто-то протянул сидевшим ближе к выходу номер газеты. Коммунисты стали передавать ее друг другу, и почему-то все посматривали на меня и улыбались.
Переходя из рук в руки, газета пришла и ко мне. Это был свежий номер "Красного черноморца", доставленный с какой-то оказией из Севастополя. На первой странице список моряков, удостоенных правительственных наград. И в перечне награжденных орденом Красного Знамени я вдруг обнаружил свою фамилию.
Коновалов, сидевший рядом, выхватил газету - он как раз собирался выступать - и прочел касавшиеся меня строки вслух. Все зааплодировали, стали меня поздравлять. Было неловко: казалось, с этим можно погодить до конца собрания. Но чувствовалось, что товарищи радуются за меня от души.