Лихие. Депутат
Шрифт:
Думу бомбануло. Выкрики пошли нон-стоп. Кто-то даже вскочил:
— Хлыстов, пересядьте к коммунистам!
Я посмотрел на Жирика — тот сидел красный как рак. Вольфович постоянно цеплялся с коммунистами, которые набирали голоса и, похоже, имели все шансы забрать следующую Думу. А тут такая подстава…
— Перестань меня стравливать с Ельциным! — почти зашипел на меня «сын юриста». — Ты что творишь? Белены объелся?
— У вас все, господин Хлыстов?
Рыбкин почему-то не торопился меня отключать. Он явно наслаждался происходящим.
— Не все! — сумел порадовать его я. — Нынешний парад суверенитетов, с планами по созданию
На следующий день почти все газеты вышли с заголовками «Забить кабанчика», «Куда мы катимся?». Широко цитировалось мое выступление в Думе, и шум поднялся изрядный. Зато этот вброс, который стоил мне испорченных отношений с Жириновским, оказался отличным пиаром. Про Штыря, банду Хлыста и прочее никто больше не вспоминал — они больше никому не были интересны. Я набросил дерьма на вентилятор общественного мнения, и дальше он крутился сам, разбрызгивая известную субстанцию во все стороны. Теперь писать про меня в плохом свете невыгодно никому. Это будет похоже на сведение счетов с настоящим патриотом. Дешево и гнило. Демократы всех мастей смотрели на меня волком, зато коммунисты поперли косяком, чтобы пожать руку и выразить полную поддержку. Даже предложили вступить в их фракцию. Лично Зюганов обхаживал меня, но я отказался.
Как-то даже стало известно, что это именно я инициатор закона об амнистии «октябристам». Наверное, слила Лариса. Черта помянешь, вот и он. Точнее, она.
— Ну, ты и дал вчера жару! — Хакамун забежала в мой кабинет без спроса, растрепанная, с газетой в руке.
Я привычно потянулся к «глобусу». Эх, так сопьюсь…
— Меня вчера не было, — горячо затараторила Лариса, — а тут пишут, что ты приложил демократов! Это правда? Жириновский решил пойти путем Руцкого и Хасбулатова? Ходят слухи, что вы хотите объявить Ельцину импичмент?
— Что?! Бред!
— А про кабанчика откуда узнал? — прищурилась она. — Эти слова всего несколько человек слышали. Сам понимаешь, такие люди не слишком болтливы. Егор Тимурович рвет и мечет. Его и без того население ненавидит, а тут ты ему такую свинью, точнее — ха-ха-ха — кабанчика, подложил!
— В кулуарах наслушался разного всякого, — вяло отбился я. — Там такое несут иногда, просто уши вянут.
— Ельцин подписал бумаги по амнистии, — торжествующе сказала Лариса. — Еще утром. Анпилова уже выпустили.
Да… Виктор Иванович еще даст прикурить всей этой кремляди. К которой — я внутренне хохотнул — теперь тоже принадлежу. Небось, еще в 96-м попросят скинуться на «Голосуй или проиграешь». Впрочем, до 96-го надо еще дожить.
Пока я размышлял, Хакамун заперла дверь, задернула зачем-то шторы, а потом расстегнула молнию на юбке. Та начала медленно спадать по шелку чулок.
— Ты чего, Ларис?! — недоуменно уставился я на нее.
— Никогда не пробовала в Думе!
— Совсем обалдела? — изумился я.
— Совсем! — впилась она в меня жадным поцелуем. — Ты опасный человек, Хлыстов. Это так заводит.
— Я ничего не делал, — привычно попытался было оправдаться. — Это подстава. Конкуренты через мусоров счеты сводят.
— Да плевать мне на твои
Пахом лежал на шконке, уставившись в окрашенную масляной краской стену неподвижным взглядом. По всему выходит, что стукач он. Конченый по жизни. Он стал тем, кого искренне презирал и душил. И вон как теперь повернулось… Даже если он по серьезной статье на зону заедет, может малява догнать и там. Все узнают, что он правильных пацанов в ломбард сдал. А… плевать! Там половина таких. Среди блатных Зои Космодемьянские не встречаются. Это только в песнях поют, что «я взял вину на себя». Шляпа это все, фуфло для пионеров. Блатные на допросах мигом сдают корешей, с которыми еще вчера обнимались. И все для того, чтобы лишних пару лет скостили. А если вышак светит, то и мать родную оговорят. Потому как пропадает такая штука, как совесть, когда тебе пуля в затылок светит.
Он свой срок по разбойной статье отмотает, и это куда лучше при любом раскладе, чем по сто семнадцатой пятнашку тянуть. Даже десять, если судья добрый попадется. За десять лет под шконкой самый сильный сломается. Он видел таких. А пацаны? Ну что, пацаны! Бывает. Они сами кривую дорогу выбрали, их туда не тащил никто. Жаль, конечно, но лучше они, чем он. Правило «умри ты сегодня, а я завтра» никто не отменял. И Пахом повернулся на другой бок, потому что этот уже отлежал. У него теперь весь день разбит на куски между приемами пищи и сном. Его больше никуда не зовут, у него больше ничего не спрашивают. Он все, что знал, уже написал. Столько написал, что ему устали бумагу подносить. Вот как-то так…
Лязгнула кормушка, и Пахом привычно встал, чтобы забрать жидкий супчик и кашу. Есть не хотелось совершенно, но делать хоть что-то надо. А хавка добавляет разнообразия бесконечному одиночеству, в котором он пребывал. Время стало бессмысленным, тягучим и липким, словно кисель. Он потерялся в нем, отмеряя часы по тарелкам с баландой. Странно, он ведь сидит всего ничего, а уже начинает с ума сходить и загоняться. А как люди годами в одиночке чалятся? Это же на третий месяц фляга так засвистит, что впору в дурку поехать.
Что там сегодня? Суп с картошкой и пшенная каша. Ну надо же, разнообразие какое! Хотя… Сегодня суп остренький, с кусочком мяса. Перца положили и чеснока. И даже листик лаврушки плавает. Старого повара выгнали, что ли? Или это ему такой подгон от администрации? За усердную работу дятлом. Пахом невесело усмехнулся, но суп доел с аппетитом. Он был почти хорош, только привкус имел какой-то странный. Лаврушка горчила, наверное. Ее в самом конце класть надо, иначе любой вкус перебьет. Так мамка говорила.
— Голова что-то кружится, — пробормотал Пахом и едва успел упасть на койку, где и отрубился.
Минут через пять в камеру вошел крепкий седой мужик с оловянными глазами, за которым закрылась железная дверь. Он похлопал Пахома по щеке, а потом, видя, что тот не реагирует, удовлетворенно пробурчал что-то себе под нос. Он вытащил простыню, перекатив расслабленно лежащее тело, а потом огляделся по сторонам. Решетка на окнах частая, не подходит. А вот второй этаж койки, который пустовал, будет в самый раз. Мужик скрутил простыню в жгут, перевернул Пахома лицом вниз и накинул получившуюся петлю на шею.