Лиходолье

Самойлова Елена Александровна

Право слово, Искра бы этого очень хотел.

Потому что тогда можно было бы с чистой совестью перебить их всех. Всех, кто держал оружие и пытался бы обороняться, – и Змейка не стала бы впоследствии обвинять его в излишней кровожадности. И отталкивать бы не стала, позволяя находиться рядом. Очень близко. Так, как она позволяла, засыпая рядом с ним у костра, тихонько, почти неслышно отзываясь на каждое его изучающее прикосновение.

Приближающуюся из темноты лиходольской ночи беду он услышал несколько раньше, чем шасса, прячущаяся за его спиной от недоумевающих, испуганных, ненавидящих людских взглядов. Услышал – и медленно опустил

меч. С тем, что стекалось к лагерю из степи, в человечьем виде ему не справиться – слишком непрочная кожа, слишком медленное, неповоротливое тело, слишком узкое восприятие.

– Есть смельчаки, чтобы попробовать их отогнать?

Харлекин с изумлением посмотрел на девушку, которая спокойно вытаскивала из костра горящую ветку для того, чтобы поднять повыше над головой этот трескучий, плюющийся искрами факел. Неужели она не видит, что стекается к лагерю из темноты?!

Недолгий, мимолетный взгляд золотых змеиных глаз, мягко сияющих в тусклом оранжевом свете разворошенного костра на измазанном жирной черной сажей лице. Видит. И понимает. Но почему-то не может удержаться от геройствования. Чем Змейке эта дрянь настолько мешает, что она стремится уничтожить ее всюду, где только увидит?

Шасса опустила пылающую ветку пониже, отведя руку в сторону, и перешагнула через веревку, разом погрузившись в густые лиходольские сумерки.

В груди слева ощутимо кольнуло, словно управляющий блок чуть-чуть сместился или изменил форму, задев болевую точку. Там, за обережным кругом, в сплошной тьме затанцевало рыжее пламя, закружилось, выписывая причудливые восьмерки, круги и узоры, и в этом неверном, кажущемся невероятным посреди лиходольской ночи свете мелькала то золотая чешуя на тонких руках, то край когда-то белой рубашки, то длинные косички. Каждое движение, каждый шаг Змейки как вспышка, а танец завлекал, гипнотизировал, отбирал волю, притягивал к себе внимание…

Наваждение схлынуло, только когда огненный росчерк осветил чью-то оскаленную морду, припавшую к земле в шаге от кружащейся в причудливой пляске шассы. Харлекин вздрогнул, подался вперед, сбрасывая мешающуюся перевязь вместе с широким мечом, как его кто-то окликнул.

Фир, старший караванщик, держащий в одной руке жарко горящий, хорошо просмоленный факел, а в другой тяжелую, окованную серебром и железом палку, следом за Змейкой переступил через веревку, и почти сразу же раздался звук удара, хруст и предсмертный визг нечисти, оказавшейся у него на пути.

Ну, хоть один смельчак нашелся.

Искра усмехнулся и пошел следом, через голову стягивая истрепанную рубашку и снимая крепкий пояс. Кто-то из дрожащих от страха людей попытался его одернуть, тявкнуть что-то нелестное, но харлекину было достаточно лишь обернуться и звонко клацнуть железными зубами, чтобы от него шарахнулись подальше, чем от рассыпавшейся пеплом глады.

Сбросить разболтанные сапоги, небрежно развязать пояс штанов, позволяя остаткам одежды соскользнуть на землю – и кувыркнуться через невысокую веревочную оградку, с шелестящим звоном перекатываясь по мокрой от росы траве и поднимаясь с нее уже полностью покрытым броней. Картинка перед глазами слегка изменяется, степь вокруг уже не кажется такой черной, такой непроглядной – она становится дымчато-серой, а мельтешащие вокруг пляшущей госпожи тени вдруг вспыхивают тусклым багрянцем…

Кровь у нежити горькая, холодная, мерзко воняет смертью и сыростью. Она не насыщает, а вызывает брезгливость и желание

поскорее извергнуть из себя проглоченное. Острые железные когти скребут по прочным, будто бы каменным костям, одного взмаха рукой уже недостаточно, чтобы располосовать кинувшуюся прямо в горло тварь, которую харлекин оттащил подальше от своей танцующей госпожи. Пришлось помочь себе зубами, иначе существо, отдаленно напоминающее истрепанное ветрами и побитое морозами дерево, не остановилось бы, продолжая тянуть пальцы-ветки, усеянные тонкими шипами, к кружащейся шассе.

А она все не останавливалась, она сияла в этой дымчатой мгле, в этих сумерках, как золотой маяк, свет которого затмевал собой робкое, испуганное биение жизни там, где за обережным кругом прятались люди. Звон колокольчиков на ее браслетах сплетался в странную зовущую мелодию, туманил разум, ускорял пульсацию в груди.

Защитить. Не дать никому ее даже коснуться.

Инстинкт, первичный рефлекс, базовое непреложное правило.

Все, что представляет для нее опасность, пусть даже потенциальную, должно быть уничтожено.

Здесь. Сейчас.

Железные когти со свистом вспарывают воздух, зубы вгрызаются поочередно то в твердую, хрусткую, будто бы промерзшую плоть, то в мягкий желеобразный кисель. Потрескивают голубоватые искры на кончиках «волос», отчего очень быстро запах погибающей нежити забивается послегрозовой свежестью. Что-то маячит в уголке сознания, какой-то голос – но его практически не слышно, видна лишь цель. Угроза жизни его госпоже, его золотой богине. Пока он жив, никто не смеет…

Краем глаза заметить блеск стали за тоненькой веревочкой, уловить запах страха, запах нервного холодного пота. Там тоже угроза, пусть и неявная.

Убрать. Уничтожить. Зачистить.

Рывок вперед. Потребуется всего две секунды, чтобы пересечь смехотворную границу и ворваться в сгрудившуюся толпу, от которой пахнет добычей.

Тьма в глазах, резкая, болезненная остановка, как будто харлекин с размаху влетел в прочнейшую стену, невидимая игла, вогнанная под ребро и парализовавшая его на краткое мгновение…

Искра пришел в себя, уткнувшись лбом в мокрую холодную траву. Приподнял тяжелую голову, с трудом осознавая, что остановился на расстоянии вытянутой руки от обережного круга. Вернее, что его остановили. Взгляд с трудом сфокусировался на старшем охранителе, который загородил собой людей, выставив перед собой тяжелую, забрызганную потеками темной крови нежити палку.

– Хватит, – голос Фира звучал непривычно низко, глубоко, с каким-то странным присвистом, – враги закончились. Забирайте свое – и уходите. Оба. Мешать не будем.

В голове туман, густой, непроглядный. Мысли то лениво перетекают одна в другую, то хаотично перескакивают с места на место. Искра даже не заметил, когда успел сменить облик, почувствовал только, как на покрытое испариной и едкой кровью нежити плечо осторожно, будто бы опасливо ложится узкая чешуйчатая ладошка. Тихонько тренькнули бубенчики на золотом браслете, когда харлекин осторожно, нарочито медленно отвел Змейкину руку – нечего ей мараться о ту дрянь, что щиплет его человечью кожу – и поднялся с земли. Оглянулся – вокруг стоянки трава вытоптана, кое-где дерн вывернут с корнем, пряный аромат растертых в кашицу травяных стеблей почти заглушает едкую вонь, поднимающуюся от изломанных, сокрушенных тел нежити. Сколько их было? Судя по тому, как ноют руки от кончиков пальцев и до самых плеч – много.