Лихоманка

Чупринский Анатолий Анатольевич

— Нет, не родители. Что ты сказала до этого?

Маша не секунду отвернулась от окна, быстро взглянула на Шагина.

— Странно смотреть на свой дом из твоего окна. Совсем другое впечатление. Я сказала, выхожу замуж. Разве я не говорила? Осенью. Уже все решено.

Шагин долго молчал. Рассматривал афиши на противоположной стене.

На одной афише большими буквами было написано, московский театр «Школа современной пьесы». «Поджигатель». Когда-то в этом театре шел спектакль по пьесе Шагина. Ниже висела еще одна афиша. Таганрогский драматический театр. «Любовь на базарной площади».

—

Почему не спросишь, кто он? — не оборачиваясь, спросила Маша.

— Кто он? — тупо спросил Шагин.

— Отличный парень. Третьекурсник. Рост сто девяносто пять.

«Баскетболист! Как и ее отец!» — мелькнуло в голове Шагина.

— Родители очень богатые люди. У них крупный бизнес.

— Не сомневаюсь.

— Ты злишься?

— Нет. Просто очень неожиданно.

— Злишься, злишься, по голосу чувствую. А что ты хотел, Валера? Чтоб я вышла замуж за тебя?

— Нет, — медленно сказал Шагин. — Этого я не хотел.

Машенька закончила причесываться, собрала волосы в привычный хвост, зажала его резинкой и повернулась к Шагину.

Глаза ее были непривычно спокойными. У Шагина возникло ощущение, что они стали совсем другого цвета. Какого-то болотного.

Машенька подошла к тахте, присела на край, совсем рядом с Валерой.

Она как всегда, как обычно улыбалась. Вот только глаза…

— Я любила тебя всю жизнь. Сколько себя помню. И буду любить всегда. Этого у меня никто никогда не отнимет. У женщин так бывает. Вам, мужчинам, этого не понять. Ты моя первая и единственная любовь. Это навсегда останется со мной. Ты меня понимаешь?

— Пытаюсь.

— Выйти замуж за этого парня просто необходимо. Иначе уведут прямо из-под носа. Такой шанс выпадает раз в жизни.

— Да, да… — растерянно кивнул Валера.

— А с тобой мы еще будет встречаться. Этим летом. До осени… Потом… все! Я так хочу? Ты согласен?

Шагин молчал.

— Почему ты так странно смотришь?

Через два часа Шагин уехал в Москву. Весь день, мотаясь по душному пыльному мегаполису с издательскими делами, он продолжал мысленный диалог с Машенькой. Зачем-то отговаривал ее выходить замуж, прекрасно понимая, что это пустое. Приводил разнообразные доводы, даже кричал на нее. В этой воображаемой бесконечной сцене Машенька вела себя странно. Не возражала, не спорила. Загадочно и снисходительно улыбалась. Чем еще больше злила Шагина.

Валера чувствовал себя оскорбленным. Обманутым и униженным. Внезапная холодная расчетливость Машеньки, ее какой-то спокойный уверенный цинизм, с очаровательной улыбкой на губах, ушатом холодной воды окатили Валеру.

Но не охладили, не привели в норму. Еще больше разгорячили.

«Все кончено! Больше никаких отношений! Ноги моей не будет на даче до самой осени! Не мальчик бегать за девчонкой и выполнять ее прихоти! Она так, видите ли, решила! Моим мнением даже не поинтересовалась. Заранее уверена, соглашусь на любые условия. Может, еще прятаться в шкафу от разъяренного молодого мужа? Нет уж! Всему есть предел!» — уговаривал себя Шагин.

И одновременно чувствовал, сам себе лжет. Без Машеньки он и дня уже прожить не сможет. Просто задохнется, как от нехватки кислорода.

Во второй половине того же дня неожиданно без звонка и приглашения

Шагин заехал в гости к Игорю Докучаеву.

Знакомы они были лет двести и незаметно для обоих деловые отношения, (редактор — писатель), переросли в приятельские. Оба относились друг к другу с симпатией. Что большая редкость по нынешним временам в литературном мире.

Шагин называл Докучаева «совсем уже писатель». Докучаев в свою очередь навесил на Шагина ярлык, «еще не очень писатель», хотя у того уже шли в театрах две вполне приличные пьесы. Какой такой глубокий ироничный смысл они вкладывали во все эти «совсем уже… еще не очень» было ясно только им двоим. Но окружающие были очень довольны. Это не мешало Шагину и Докучаеву относиться к работам друг друга с уважением, которое, впрочем, оба тщательно скрывали под масками модной в ЦДЛовских тусовках грубости и цинизма.

Люди, подобные Докучаеву, постоянно во всеуслышание заявляют:

— Я стоял у истоков!

У истоков одновременно диссиденства и авангардизма, у истоков либерализма и патриотизма. В зависимости от направления общественных ветров. Докучаев всегда в курсе всех событий и литературных сплетен. С ним не соскучишься.

Как это у Грибоедова? «Шумим, братцы, шумим!».

Шагина каждый раз подмывало спросить, и что ты там делал, у истоков? Стоял и что? Чем конкретно занимался? Хотя, эти вопросы чисто риторические, направленные в космическое пространство, ответа на них нет и быть не может.

— Валерик! Что такой мрачный? — с места в карьер начал Докучаев. И тут же в своей обычной категорической манере высказался.

— С Лидой опять что-то? Весеннее обострение затянулось? Ничего не попишешь, твой крест. Волоки до конца жизни.

Они сидели на маленькой неухоженной кухне Игоря, пили чай. Только чай, больше ничего. Сушки, печенье, мармелад и «Брук Бонд» в пакетиках с веревочкой Шагин принес с собой.

Мать приучила с раннего детства. Идешь в гости, непременно надо что-то принести в подарок. Любой пустяк. Хозяевам будет приятно. Воспитанные люди поступают только так. Коробку конфет или пачку печения. С пустыми руками в гости ходят только очень невоспитанные люди.

Друзья привыкли. Принимали как должное. Будет Шагин, будет и пища.

— Понимаешь, Игорек, — задумчиво начал Валера, — …я сейчас пишу небольшую повесть…

— Как название? — хмуро перебил Докучаев.

Он всегда любую беседу с друзьями начинал мрачным недовольным тоном. По его глубокому убеждению подобный резкий мрачноватый тон придавал вес и значимость его оценкам и суждениям.

— Название? Называется… «Мистраль и Машенька», — неожиданно для себя ответил Шагин.

Название как-то само собой мгновенно сформировалось в голове и вот, неожиданно выскочило. Разумеется, он и не собирался писать никакой исповедальной повести о себе и Марии. Просто необходимо было с кем-то поговорить, с кем-нибудь поделиться. Не Лиде же докладывать состояние своей души, в конце концов. Докучаев для этой цели подходил идеально.

По крайней мере, так думал Валера Шагин до этого вечера.

— Ну, Машенька — это ясно! — мрачно изрек Игорь.

Он шумно прихлебывал чай из огромной фаянсовой кружки. С хрустом ломал в ладонях сушки и кидал, как фокусник в рот.