Лихорадка

Де Стефано Лорен

Габриель кладет ладонь мне на лоб. Его губы озабоченно сжимаются.

— Завтра найдем больницу, — говорит он.

— Ладно, — шепчу я.

Окончательно обессилев, я закрываю глаза.

— Ты ложишься? — спрашиваю я у него.

— Пока нет, — отвечает он.

Чувствую, как матрас прогибается под его весом, и засыпаю под шорох страниц, которые он перелистывает.

Когда я просыпаюсь, на улице по-прежнему темно. Габриель спит, обнимая меня за талию и пристроив подбородок у меня на плече.

Все

тело ноет, а во рту горький металлический привкус, который подсказывает, что меня вот-вот вырвет. Однако боль — это прогресс, это значит, что у меня прошло онемение рук и ног. Постепенно высвобождаюсь из объятий Габриеля. Он вцепился мне в рубашку, но когда я по очереди прикасаюсь к его пальцам, они распрямляются. Он что-то невнятно бормочет и переворачивается на живот, подгребая под себя подушку.

Стараясь его не разбудить, выбираюсь из-под одеял и бреду в ванную. Из шкафчика над раковиной достаю таблетки аспирина, надеясь, что лекарство сможет умерить мою тошноту. Проглатываю несколько таблеток, запивая набранной в ладонь водой.

А потом я закрываю шкафчик — и вижу в зеркале светловолосое привидение. Это зомби из того фильма, который показывали во Флориде: с болезненно-серой кожей, запавшими глазами, бледными губами и поредевшими волосами.

Я в ужасе отвожу взгляд, чтобы эта девушка осталась для меня незнакомкой. Утром надо будет умыться пораньше, чтобы меня никто не успел увидеть.

На обратном пути меня успокаивает дыхание множества спящих. У некоторых детей собственные кровати, остальные жмутся друг к дружке, по нескольку человек в одной постели.

Прохожу через гостиную. Сайлас — бесформенная гора одеял на диване — говорит:

— Ты как призрак бродишь ночами по дому.

— У-у! — шепотом откликаюсь я.

Он тихо смеется и затихает, возвращаясь в свои сны. Я прохожу через комнату на кухню и там завариваю себе чаю.

Слышно, как за стенами вздыхает ветерок. На цыпочках пробираюсь мимо Сайласа, который начал храпеть, и распахиваю уличную дверь, чтобы вдохнуть весеннего воздуха. Ночь в этом маленьком районе кажется странно доброжелательной. Закрываю дверь за собой и сажусь на верхнюю ступеньку. Я не ушла опасно далеко. Я держусь рядом с домом, чтобы поспешно спрятаться при появлении какой-нибудь угрозы.

Однако все спокойно. Я рассматриваю расплывчатые серо-коричневые дома вдоль улицы. Изнуренные деревья, похожие на скелеты. Увядающую жухлую траву. И чувствую, что нахожусь там, где мне и следует быть. Я появилась на свет в умирающем мире, я принадлежу ему. Я предпочту его голографическим океанам и кружащимся диаграммам прекрасных домов. Потому что, хотя ложь и красива, в итоге тебя все равно ждет истина.

Однако здесь присутствует еще кое-что, страшно чужеродное всему остальному. Неуместное. В темноте я еле различаю его приближение: у тротуара тормозит черный лимузин. Интересно, с чего он здесь появился? Наверное, богачи купили какого-то ребенка — кажется, в квартале есть еще приюты. Вряд ли кого-то забирают отсюда на вечеринку.

В этом районе богатые не живут.

Двигатель несколько мгновений работает вхолостую и отключается.

И тут меня захлестывает тошнотворное ожидание беды. Этот лимузин выглядит чересчур знакомо.

Передняя дверь со стороны пассажирского сиденья открывается, и я вижу, как из машины выходит темная мужская фигура. Человек потуже заматывает шею шарфом, шагает на тротуар и поворачивает голову ко мне.

— Правда, отличная ночь для любования звездами? — говорит он.

От этого голоса у меня идет мороз по коже.

«Беги-беги-беги!» — вспыхивает у меня в голове давнее предостережение Мэдди, но я почему-то застываю на месте, обеими руками сжимая кружку чая.

— Как вы меня нашли? — спрашиваю я.

— Так со свекром не здороваются, — отвечает Вон. — Я уверен, ты способна подыскать для меня более теплое приветствие.

Слышится щелчок, и Вон прикрывает ладонью язычок пламени. Я не сразу понимаю, что он держит не само пламя, а маленькую свечку. Он направляется ко мне, я медленно отодвигаюсь к двери, однако он останавливается в паре метров.

— Огонь — это такая хитрая штука, — говорит Вон, — особенно в руках хитрых девушек, которые могут придумать ему хорошее применение. Например, поджечь занавески, чтобы отвлечь внимание.

Огонек освещает все сто морщин на его лице.

Как случилось, что мой самый страшный кошмар стал явью, а я не способна сдвинуться с места и могу только сжимать кружку с чаем?

Я медленно поднимаюсь на ноги, стараясь не делать резких движений, словно Вон — ядовитая змея. Он делает быстрый шаг в мою сторону, и я вздрагиваю.

Он смеется.

— Успокойся, милая. Я не собираюсь поджигать дом, если ты боишься этого. Там ведь масса беспомощных сироток и твоя настоящая любовь.

Он подходит ближе и, встав на нижнюю ступеньку, подносит свечу к моему лицу. От ее жара в этом прохладном воздухе у меня тут же начинают течь сопли.

— Ты не слишком хорошо выглядишь. — Вон укоризненно цокает языком. — Какие мешки под глазами! И эта копна, которую ты зовешь волосами! Ты совсем опустилась, милая.

— По независящим от меня обстоятельствам, — злобно огрызаюсь я.

Вон продолжает, словно я ничего и не сказала.

— Ты всегда была ослепительно красива! Дикая, но прелестная. Именно это и любит мой сын, знаешь ли.

Он заправляет прядь волос мне за ухо. В его взгляде появляется доброта — такая, какую я впервые увидела, когда он водил меня по полю для гольфа. Она изумила меня тогда так же, как изумляет сейчас. Меня поражает, как мой единственный враг может мгновенно превратиться в копию своего ласкового сына.

Меня пронизывает тоска — острая и неожиданная. Если уж кому-то и надо было явиться, чтобы уволочь меня обратно в тюрьму, я бы предпочла, чтобы это оказался Линден. Линден, чей взгляд всегда был полон любви ко мне, пусть даже я никогда не верила в то, что эта любовь настоящая.