Лихорадка
Шрифт:
Она все равно вопит. А я опять падаю в кошмар и следую за Сесилией по длинным коридорам, переступая через фрагменты человеческих тел и костей. Ее рыжие волосы наполнены солнцем, ее шаги — это клавиши рояля, отстукивающие бессмысленную песенку. А потом, когда я уже уверена, что догнала сестру по мужу, она исчезает.
Зову ее, но вырывается только стон. Я прихожу в сознание. Пальцы снуют по моим волосам, словно пауки.
— Я здесь, — отзывается Сесилия. — Мне нельзя долго оставаться. Послушай меня. Слушаешь?
Расплывающаяся комната внезапно
— Да.
— Я найду способ тебя вызволить, — обещает она мне. — Верь мне.
Вера. Это слишком сложно для моего замутненного разума. У сестры по мужу выступают слезы на глазах. Она одета в бикини, с мокрых волос мне на руку катится вода. Несколько капельниц отключены. Неужели Сесилия сделала это, чтобы меня разбудить? Наверное, да. Онемение в теле сменяется болью. Тем не менее я держусь в сознании.
Пытаюсь сфокусировать взгляд на ее лице, но глаза у нее черные, словно две колотые раны. Комната дергается и вновь расплывается.
— У меня кошмар, — говорю я.
— Нет, — возражает она, — ты сейчас не спишь.
— Докажи, — требую я.
Она уже много раз дразнила меня своим присутствием, но, просыпаясь, я оказывалась одна.
— Когда я была беременна и плохо себя чувствовала, — начинает она, — ты рассказывала мне истории про близнецов. Они не раскрывали преступления, не спасали мир и все такое, но они были вместе. Пока их не разлучили.
— Это не выдуманные истории, — откликаюсь я. — Я рассказывала про нас с братом.
— Теперь я знаю. Наверное, всегда знала. А я была эгоисткой. Мне хотелось, чтобы ты оставалась здесь, со мной. Ты, я, Дженна и Линден. — Она убирает волосы у меня со лба. От нее пахнет бассейном и лосьоном для загара, и из-за этого в памяти всплывают картинки ярких голографических гуппи. — Если ты останешься здесь, ты умрешь, — добавляет она. — Твое место не со мной и не с Линденом. Твое место вне этого дома.
— Линдену я и так не нужна, — бормочу я. — Он сказал об этом своему отцу.
В глазах Сесилии мелькает боль. Или, может, это удивление? Она никак не поверит в то, что Линден способен быть настолько черствым.
— Ты пришла сюда, хоть он и не велел тебе этого делать, — догадываюсь я. — Так ведь?
Сесилия щетинится.
— Ну, конечно, он не знает, что я с тобой вижусь. Линден решил, что меня это только расстроит. Он же заботливый. Он считает, нам лучше забыть о том, что ты вообще существовала и…
Сесилия замолкает, поправляет на мне рубашку.
— Мне пора. — Она целует меня в лоб, стремясь казаться заботливой мамочкой, и подключает капельницы обратно. — Линден думает, что я плаваю в бассейне.
Я смотрю, как сестра по мужу пятится к двери — мокрая, с завязанным на тоненькой талии полотенцем.
— У нас снова будет ребенок, — говорит она, стараясь улыбнуться, но улыбка выходит кривой. — Линден сказал, что если это девочка, мы сможем назвать ее Дженной.
Поворачивается, чтобы уйти.
— Постой! —
Долгие дни — или мне это только кажется? — я нахожусь вне реальности, выныривая в мир лишь на краткие секунды. В редкие моменты неспутанного сознания меня посещают одни и те же мысли.
«Линден действительно отдал меня своему отцу».
«Моя сестра по мужу по-прежнему во власти Вона. Она родит ему еще одного внука для экспериментов».
«На этот раз я не смогу ее оберегать».
«Младенец Роуз родился с дефектами. Вон его убил. Линдену об этом никто не сказал».
«Мой брат так никогда и не узнает, что со мной стало».
«Где-то далеко Габриель проснулся и понял, что я исчезла. Он тоже никогда не узнает, что со мной стало».
«До тех пор пока Вон жив, я буду находиться в этом подвале — в виде отдельных конечностей, органов и генов».
…И я пытаюсь больше не приходить в сознание. Но никаким усилием воли это не проконтролируешь. Я не управляю тем, когда именно очнусь и что при этом увижу.
А вижу я Дейдре: она стоит в нескольких шагах от моей кровати. Бывшая горничная сгибается, и ее рвет желчью — странной, вонючей и зеленой. Рубашка сползает у нее с плеча, и становится виден каждый позвонок. Костяшки пальцев у Дейдре белые, кулаки сжаты. А когда все заканчивается, она надолго затихает и глубоко дышит.
Затем устремляет на меня глаза — из-за расширенных зрачков в них не видно радужки — и говорит:
— Он придумал для вас нечто ужасное. Вам не следовало возвращаться.
— Дейдре! — зову я голосом, полным тоски.
Мне хочется заключить ее в объятия и защитить. Моя милая, преданная горничная, которая целыми днями следила, чтобы у меня все было в порядке, которая и представить себе не могла тех ужасов, которые происходят с нами сейчас. И все это — из-за меня.
Я бьюсь в фиксаторах, пока Дейдре подтирает лужицу рвоты полотенцем и отправляет его в контейнер для биологически опасных отходов, куда санитары выбрасывают иголки. Она роняет руки на колени и выглядит совершенно отчаявшейся, однако не плачет. Возможно, у нее еще осталось немного сил, чтобы не сдаваться. Я помню это ее свойство. Она крошечная, но всегда была стойкой. «Легче, когда думаешь о чем-нибудь хорошем». Ее болезненно-желтое лицо освещает фальшивый солнечный свет, льющийся из голографических лилий. Они движутся по кругу: влево, влево, влево, чуть застыли — и вправо.
«Думай о чем-то хорошем». Дом Клэр ночью, детское сопение, доносящееся из каждой комнаты. Моя голова на коленях у Габриеля. Он обещал, что никому не позволит причинить мне боль. Я понимала, что над этим никто не властен, даже он, но закрыла глаза и притворилась, будто верю.
Нет, я не стану думать ни о чем приятном, от этого только тяжелее. Тяжелее открывать глаза и вспоминать, что я здесь, в подвале.
— Надо было взять тебя с собой, — говорю я. — Спрятать где-нибудь, где он не смог бы тебя найти.