Лихорадка
Шрифт:
— Ты что-то раскраснелась, — говорит он. — Не тревожься. Жар — это нормально.
Я смотрю, как за спиной у него вырастает апельсиновое дерево. Стайка скворцов влетает в палату сквозь потолок, а я говорю:
— Куда бы я ни пошла, вы меня найдете, так ведь?
— Это все пустое, — отвечает он, постукивая по корпусу шприца. — Ты никуда не уйдешь.
Я смотрю в потолок и понимаю, что он говорит правду. Сесилия обещала мне спасение, но оно — как и все остальное — не в ее власти. Наверное, это к лучшему. Спускаясь сюда, она рискует. Пусть лучше живет наверху.
Я слышу гудение вентиляции: наверное, температура в подвале регулируется так же, как и в доме. Порой мне кажется, что это Роуз летает по воздуховодам, но ни один из них не ведет наружу. Ей тоже никогда не вырваться на свободу.
— Ты не замечала за собой ничего необычного? — спрашивает у меня Вон. — Боли в груди? Мигрени? Изжога?
— Только апельсиновые лепестки.
Я отвечаю так, будто он знает, что я их вижу. Поворачиваю голову и сдуваю те, что упали мне на плечо.
Он вводит иглу мне в вену, и я смотрю, как течет кровь.
— Роуз говорила, что вы выбрали меня из-за глаз, — говорю я.
— Роуз была неглупой девушкой, — откликается Вон. — В тот день я, конечно, давал сыну советы, но он выбрал тебя сам. Если бы он этого не сделал, возможно, все было бы проще.
— Потому что я уже была бы мертва, — соглашаюсь я.
Он извлекает иглу у меня из руки и протирает место укола ваткой со спиртом.
— Конечно же нет, милая. Ты просто оказалась бы здесь раньше, чтобы помочь мне найти противоядие. Что ты знаешь о гетерохромии? Представь себе свои гены в виде мозаики, — начинает объяснять он. — Все ее кусочки кажутся несвязанными, но стоит отступить на шаг — и становится видно, что эти несочетающиеся кусочки составляют четкую картинку. Просто они создают ее иным способом.
Я теряю нить рассуждений, однако в последнее время мне трудно бывает понять даже самые простые вещи.
— Подозреваю, что у тебя генетический мозаицизм. Две разные популяции клеток, тогда как в организме обычного человека — всего одна. Один глаз голубой, другой — карий…
Он подается вперед и ласково убирает у меня с лица волосы, словно я маленькая девочка, которая не в состоянии понять сказку, рассказанную ей на ночь.
Будь здесь Роуэн, он бы понял. А возможно, уже и сам обо всем догадался. Но это не имеет значения. Я больше никогда его не увижу. И ни за что не расскажу Распорядителю про брата. Раз уж Вона так интересую я, он будет вне себя от радости, если узнает, что у меня есть брат-близнец.
— Я не мог предвидеть, что мой сын так сильно тебя полюбит, — продолжает Вон. — И понял, что не смогу забрать тебя от него.
— Теперь он уже меня не любит, — возражаю я.
— Ошибаешься, — не соглашается Вон. — Безответная любовь может быть очень сильной. Он так крепко тебя любит, что его чувство перешло в ненависть.
Ненависть. Я пытаюсь представить себе Линдена с мрачным лицом, но у меня ничего
— Хорошо ли ты спишь? — спрашивает Вон.
Я смеюсь. Смех взрывается мощным эхом. Беспокойство Вона обо мне совершенно абсурдно.
Когда он от меня уходит, я слышу, как начинает орать в воздуховоде Роуз.
25
Мне снится ветряная мельница. Она стоит на поле для гольфа, вращается, и ураганный ветер расшатывает крепления ее крыльев. Габриель зовет меня, просит зайти в дом.
— Рейн!
Ветряная мельница по-прежнему скрежещет.
— Сесилия? — Мой голос даже шепотом назвать нельзя. — Вернись внутрь.
Ее рыжие волосы полощутся на ветру. Она тянется ко мне, но я слишком далеко. Я смотрю, как шевелятся ее губы.
— Проснись! — говорит она.
Я открываю глаза. Сесилия склоняется надо мной, запыхавшаяся и раскрасневшаяся, а у нее над головой мельтешат огни. Но урагана нет. Спустя мгновение я понимаю, что меня везут по подвальному коридору на каталке. Как труп Роуз. Сесилии приходится торопиться, чтобы не отстать. Ее окружают санитары в белом. Один из них кричит, требует, чтобы она ушла с дороги, но она запрыгивает на каталку и садится рядом со мной.
— Что происходит? — спрашиваю я.
Возникает смутное чувство паники, но тело не желает реагировать. Я почти не ощущаю собственных пальцев, хотя Сесилия сжимает их изо всех сил.
— Деточка, Распорядитель снесет вам голову, если увидит здесь, — говорит ей один из санитаров.
Сесилия хмурит брови.
— Я не деточка. А мой свекор не сделает ничего подобного, — дерзко заявляет она. — Потому что не узнает об этом.
— Кто постоянно ее сюда пускает? — вопрошает тот же санитар.
— Нельзя же учить жену Коменданта Линдена, как ей себя вести, — возражает другой.
Сесилия самодовольно подмигивает мне.
— Распорядитель Вон в отъезде, — шепчет она. Я едва разбираю ее голос сквозь скрежет колес. — Он в Сиэтле, читает лекцию об антителах.
Каталка останавливается.
— Слезаем! — приказывает голос.
Сесилия отпускает мою руку, и та падает, тяжелая и бесполезная, словно доска. Меня перекладывают с каталки на кровать; изголовье у кровати чуть приподнято. Подключают капельницу. Я жду знакомого прилива беспамятства, но его нет. Веки мне фиксируют в открытом положении, но сейчас я и не смогла бы моргать, даже если бы захотела. Успеваю позвать Сесилию прежде, чем меня настигает оцепенение, — и она тут же оказывается рядом.
Сестра по мужу забирается на кровать, устраивается сзади и подтаскивает меня к себе, так что я упираюсь спиной в ее живот. Она кладет подбородок мне на плечо, и я вдруг начинаю ощущать жар ее щек. Наверное, сейчас они красные — так всегда бывает, когда она готова расплакаться. Я не сразу понимаю, что за слова она шепчет мне снова и снова.
— Держись!
Санитары ушли — все, кроме одного, он возится с каким-то прибором. Перед глазами все начинает расплываться.
— Пожалуйста, слезьте с кровати, леди Сесилия.