Лики Богов

Тара Роси

– Да как в том ходить токмо можно? – фыркнула она, поправляя длинную рубаху.

– Может, искупаемся? – воодушевилась Радмила, сняв сарафан, аккуратно уложила его на ветви кустарника.

– Отчего не искупаться? – пожала плечами подруга, вытащив из-под скатерти нож. – Щас, токмо одёжу поправлю.

Острое лезвие, под хриплое рычание ткани, распороло швы по бокам. Омуженка, довольная результатом, скользнула взглядом по открывшимся бёдрам, покрутилась перед подругой.

– О, мне так же, –

оценила лучница.

Изменив пошив нарядов, девушки легли на горячий песок. Радмила, утопая в раздумьях, следила за ныряющими в небесном океане пташками, изогнутые брови хмурились, а слова так и грозились сорваться с губ. Набравшись смелости, села. Обхватив колени руками, посмотрела на подругу.

– Умила, – неуверенно начала Радмила, – я так поняла, что ты Баровиту сызнова от ворот поворот дала?

– Ну, – буркнула златовласая, не открывая глаз.

– Коли не люб тебе, то, может, я его подпущу ближе?

Омуженка резко перевернулась, встав на четвереньки, в одно движение оказалась нос к носу с лучницей.

– Токмо попробуй, я тебе косы повыдёргиваю, – прошипела Демировна.

– Нет, ну что ты за баба такая? – рассмеялась Радмила, ударив подругу по плечу. – Ни себе, ни людям. Какого Лешего тогда ты его посылаешь в коий раз? Ты не думала, что он махнёт на тебя рукой да выберет другую?

– Пусть, – тихо ответила Умила, а потом, посмотрев в огненные глаза лучницы, добавила: – Токмо не тебя. Ты аки сестра мне, коли выйдешь за него, я потеряю обоих.

– Не понимаю, почему ты за него не идёшь? – нахмурилась Радмила.

Умила села напротив, шмыгнув носом, выдавила:

– Когда он первый раз замуж позвал, мы ариманов теснили. Я поначалу обрадовалась очень, да решила повременить, война ведь.

– Ну, а опосле? – не понимала Радмила.

– Опосле указом Великого князя нас сюда отправили, – вздохнула златовласая.

– Так, вас бы с Баровитом не отправили, – не видела сложностей подруга. – В Кинсайе* вас бы волхв обвенчал, да Демир Акимович в Камул* отправил.

– Ага, – грустно усмехнулась омуженка. – Ещё в Византии, тесня арабов, я поняла что такое «вовремя оказаться рядом». Опосле Аримия – два лета* страха за жизни близких. Мара ходила за каждым, да не один раз я спасала жизнь ему, тебе, брату, отцу… да друзьям нашим.

__________________________________________________________________

Кинсай*– город Великой Тархтарии.

Камул* – город Великой Тархтарии.

Лето* – год (в летоисчислении славян 9 месяцев по 40 или 41 дню).

Могла ли теперича я спокойно вернуться домой, зная, что вы здесь главы под мечи османские подставляете? Отказ отнял у меня последние силы да надежду на счастье с Баровитом…

Мы витязи, Радмила, вся наша жизнь – война. От одной токмо мысли, что могу потерять кого-то из вас, моё сердце сжимается, раздаётся болью. Потому я всегда буду рядом, найду в себе силы радоваться счастью Баровита, смирюсь с тем, что по его хоромам будут бегать не мои чада. Найду продолжение в племянниках. В том будет моя отрада.

– А в старости? – робко пролепетала лучница.

– А будет ли она, старость-то эта? – ухмыльнулась Умила. – Я столько раз была одной ногой у Мары, что уж не верю в свою долгую жизнь.

Девушки затихли, погружаясь каждая в свои мысли. Деловито щебетали пташки, прячась в резной листве, изредка била хвостом рыба, разгоняя круги по водной глади. Молчание прервала дочь воеводы, хитро прищурившись, окинула собеседницу любопытным взором.

– А чего ты про Баровита спрашиваешь? Как же тот зеленоглазый красавец златовласый?

– Злат, – грустно улыбнулась Радмила, – снился мне давеча… А чего он? Ухаживал, растеребил мне душу, спутал мысли, а опосле наши дружины разошлись… Был он да нету.

– Я же видела, как вы шептались, – не унималась подруга.

– Да ну, – отмахнулась лучница, – тоже мне дружинник. Ариманов он не боится, а «иди за меня» – выше сил его стало. Стоял, мямлил, мне ждать надоело, я на коня вскочила, рукой ему махнула да за тобой ринулась.

– Вот дура, – заключила Умила и, помолчав добавила: – А Баровит люб тебе?

Радмила закрыла глаза, коснувшись подушечками пальцев висков, легонько сжала их. Тоска клокотала, бурлила в груди.

– А надобно ли оно? – глухо ответила она, поднимая взор на подругу. – Нам с тобой уж по двадцать лет – мы старые девы, Умилка. Тут нос воротить не пристало, кто замуж позовёт, за того пойду. По лесам ворога бить – поперёк горла уж. Жизни простой хочу, хочу портки стирать, кур кормить, да ляльку на руках качать.

– Да как же без любви-то? – покачала головой Умила. – Ладу не будет.

– Ладу? – ухмыльнулась лучница, приподняв бровь. – А одной быть ладно? В старости ни чад, ни внуков. Что в том ладного? А любовь, Умилка, – тяжёлый дар Богов, испытание, кое не всякий пройти способен. Я не прошла. Лето от Волота любви ждала, в дыму очей его ответы искала, да так осталась для него «подруженькой ненаглядной». Благо ариманы не дали погоревать по-девичьи о любви безответной. Войнушка все мысли мои заняла, окроме того, как бы живой в Камул воротиться, не думала ни о чём… Покамест Злат не появился. Опорой казался. Когда ариманы меня окружили, на помощь пришёл, завсегда рядом был, слова красивые говорил, пясти* гладил… а когда война кончилась, когда все домой воротиться мечтали, он на попятную пошёл.