Лики Богов

Тара Роси

– Утро доброе, дочка, – пробасил воевода.

– Доброе, Демир Акимович, – просияла она.

– А где Волот с Умилой? – нахмурился Демир, не найдя взглядом детей.

– Осмотреться ушли, небось, – ответила девушка, пожав плечами.

– А Баровит? – ещё сильнее сдвинул брови воевода.

– Он раньше петухов поднялся, аки всегда, – ухмыльнулась Радмила, – на разведку ушёл… небось.

– А меня спросить не надобно?! – вспылил батый.

__________________________________________________________________

Ярило*–

Бог весеннего Солнца, почитаемый как Бог Плодородия и страсти, умелый воин и первый земледелец.

Тул* – колчан – сумка-чехол, в которой носились стрелы.

Древко* – тело стрелы.

– Нет, ну завсегда так, – взорвалась лучница, бросив стрелу на землю и засучив рукава рубахи, – они куда-то уходят, а попадает мне! Я здесь сижу, указа жду. А то твои чада, батый, твой ученик, с них спрашивай. Я – простой дружинник, в божественных дарованиях ваших ничего не смыслю… Одного на заре утренней мёртвые ведут куда-то, второго – духи зовут, а у третьей шило в заднице свербит, покоя не даёт. Вот ответы на все вопросы!

– Ладно, остынь, Радмила, – отступился Демир, – понял я всё.

– Надеюсь, – проворчала девушка, принимаясь за следующую стрелу.

Воевода решил построить имеющихся дружинников и дождаться отсутствующих. Может, и наказание им какое придумать? А если с пользой вернутся? Ведь к Баровиту мёртвые просто так не являются, да и к Волоту духи за зря не взывают, а Умила уходит, лишь беду почувствовав чью-то. Неспокойно стало на сердце отцовском, видать буря грядёт, готовым к ней быть нужно.

***

Тонкие пальцы обхватывали гибкие ветви молодых деревьев, голубые глаза внимательно всматривались вдаль, стопы неслышно касались влажной травы. Колючие кустарники тщетно пытались ухватиться за ножны сабель, вырывая лишь тихий стук золочёных рукоятей. Остановившись, омуженка шепнула через плечо:

– Что именно тебе духи сказали?

– Встань на кончик медвежьего хвоста, – отозвался мужской голос за спиной.

Златовласая вздохнула, окинула взором гору, которую местные, за сходство со свирепым хищником, склонившимся к морю, звали Медвежьей. Подниматься придётся долго.

– Ну что делать? Пойдём.

– Сама-то, что чуешь? – спросил брат.

– Наверх тянет, – отозвалась Умила, поднимаясь по наклонной поверхности.

– В будущий раз молока духам налью перед сном, – бубнил Волот, хватаясь за стволы деревьев, – дабы понятней говорили. Толи дело мать наша. Батя сказывал, она с духами говорила, аки мы меж собой. Всё понятно – иди в тот-то лес, при такой-то луне, по той-то тропке, до такого-то дерева, опосле из кустов высунись, всё увидишь… а тут «кончик медвежьего хвоста», пади разбери что это.

Сестра хихикнула причитаниям витязя, продолжая подниматься вверх по каменистым выступам, поросшим мхом и тонкой сетью корней.

– Так может, ты забыть

чего успел? – рассуждала омуженка, цепляясь за ветви. – Надо было сразу меня будить, а ты всё волосы мне гладил, щёку целовал.

Округлив глаза, Волот замер.

– Я? Ты чего, Умила, когда ж я тебя так будил?

Девушка остановилась и, обернувшись, задумчиво уставилась на него.

– Ну да. Ты-то завсегда за плечо трясёшь да в ухо «Умила» орёшь, – согласилась она.

– Не кричал на тебя ни разу, – возразил брат.

– Ну не могло же мне то присниться, – сомневалась она.

– Тебе не приснилось. Есть один молодец, что заботой тебя окружает, а ты, коза горная, дважды его уже развернула, – хитро прищурился воин. – А когда мы уходили, его уже в сарае не было.

– Как не было? – напряглась голубоглазая.

– Так. Ушёл куда-то, – пожал плечами Волот.

– Куда? – спросила омуженка, прожигая брата взглядом.

– Откуда мне знать? – насупился он.

– Он – твой друг, – не унималась Умила.

– Он – твой жених, – заметил Волот. – Не волнуйся ты так, сам ушёл, сам воротится… К обеду точно… коли Радмилка лапши наварит. Она, в отличие от тебя, знает, чем Баровита порадовать.

Златовласая шлёпнула брата ладонью по лбу.

– Да ну тебя. Сбил меня, след потеряла.

Заметив вспыхнувший румянец, Волот тихо посмеивался над сестрой. Опершись спиной о шершавый ствол, скрестив на груди руки, ждал пока она вновь найдёт незримый след. Умила закрыла глаза, вытянула в стороны руки, прислушалась к ощущениям – правую ладонь обдало жаром.

– Выше, – констатировала она.

– Веди меня, – широко улыбнулся брат.

Ряды клонящихся к подножью горы деревьев становились всё реже. Девичьи пальцы цеплялись за холодные камни, колени, даже через плотную кожу высоких сапог, чувствовали каждую грань острых пород. Наконец-то путники вышли на плато, теперь можно было выпрямиться во весь рост и осмотреться. Широкая ладонь брата легла на плечо омуженки.

– Вон он – медвежий хвост.

Девушка посмотрелась на возвышение вдали, где пучками торчал кустарник, лоскутами зеленела трава. Нужно было пройти плато вдоль, подняться ещё выше, но Умила оставалась неподвижной, прислушиваясь к внутреннему голосу.

– Не знаю, родимый, меня вниз тянет, – сказала она, пересекая каменную площадку.

Опершись о валун, подалась вперёд. Едва взглянув на склон горы, Умила резко пригнулась, спряталась за камень. Волот прошмыгнул к ней, посмотрел вниз – семеро османцев выволакивали из стоящего на отшибе деревни дома молодую девушку. Вслед за ними бежали с криками её родители.

– Спускаемся, – скомандовал Волот.

Осторожно, но, не мешкая понапрасну, витязи заскользили от камня к камню, наблюдая за тем, как два османца обнажили мечи, приставили их к шеям несчастных родителей; остальные – потащили девушку к морю.