Ликвидация
Шрифт:
Гоцман, нахмурясь, вслушивался в этот неразличимый за веселым застольным гулом разговор. Непонятно враждебная интонация Арсенина встревожила его, но уже в следующий момент он напрочь забыл и об Арсенине, и о Кречетове, потому что наверху, у перил галереи, появился Марк с пистолетом в руках. Его лицо было неподвижным и бледным. И глаза блестели синим льдом, как раньше… и как у того старика из 22-й квартиры.
Спружинившись, Давид в длинном прыжке вылетел из-за стола, но до лестницы было все-таки далеко. Проходивший мимо Марка Эммик с блюдом рыбы в руках замер от ужаса. Люди за столом
Марк приставил дуло ТТ к виску и нажал на спуск. Раздался сухой щелчок. Подоспевший Гоцман вырвал незаряженный пистолет из рук друга. Двор наполнился гомоном ничего не понимающих, растерянных оперативников.
– Что д-дальше, Д-дава? Что д-дальше?
– безразличным тоном произнес Марк, глядя мимо трясущего его за лацканы Гоцмана…
Обед прошел скомканно, грустно. Марк смирно сидел рядом с Галей, не спускавшей с него испуганных заплаканных глаз, и вяло ковырял вилкой картофельное пюре. Кречетов вызвался было продолжить работу после еды, но Гоцман сказал, что у него пропало всякое настроение. Получилось даже и к лучшему, потому что буквально через минуту во двор влетел «Виллис», и майор, извинившись перед присутствующими, убыл в прокуратуру по срочному вызову Мальцова. Вслед за ним отсеялись под предлогом послеобеденного отдыха тетя Песя, Эммик и Циля, а Васька Соболь побрел на угол за папиросами. Мишка с его разрешения и под присмотром Норы с упоением прыгал на водительском месте «Опеля».
– Шо с тобой такое, Андрей?… - Гоцман подтолкнул Арсенина локтем.
– Ты правда рапорт о переводе подал?… А с фронтом этим шо к Виталию прицепился?…
Арсенин неохотно покосился на Давида.
– Рапорт - да, подал…
– Шо так? Надоело у нас?
Лицо военврача стало сухим, официальным.
– Это допрос?…
– Да нет, - покачал головой Гоцман.
– Кажется, пока нормально разговариваю…
– Ну, тогда я нормально и отвечу, - так же сухо хмыкнул Арсенин.
– По семейным обстоятельствам… А с фронтом… - Он собирался было что-то сказать, но передумал: - Да нет, ничего. Мало ли что покажется.
Они помолчали. Гоцман без аппетита жевал разваренную рыбу, осторожно выбирая крупные кости, Арсенин, морщась, прихлебывал лимонад.
– А за Марка шо скажешь?
– понизив голос, чтобы не услышали Марк и Галя, наконец поинтересовался Давид.
– Не знаю… - хмуро покачал головой Арсенин.
– У него депрессия… Отсутствие смысла жизни, по-видимому. Он ушел от старого и не может найти ничего нового… Плюс эти неожиданные прозрения… прорывы в другое измерение… Сложно это… Нужно его чем-то занять… - Он со стуком отставил пустой стакан, поднялся из-за стола.
– Спасибо вам, Галя. Все было очень вкусно…
– Та шо ж вы, Андрей Викторович… и не поилы ничого, а вже нас бросаете… - растерянно произнесла Галя, взглядом ища поддержки Давида. Но тот, насупившись, смотрел в сторону.
– До свиданья, Марк, - кивнул Арсенин молчаливому Марку.
– До свиданья… - Он обернулся к Давиду, словно собираясь назвать и его по имени. Но оборвал себя на полуслове.
– …Подъем! Быстро, быстро!… Ну, поднимайся
Сначала Толе Живчику казалось, что разгоряченное, красное лицо Штехеля ему снится, но после пары увесистых тычков он понял, что Штехель - это невеселая действительность…
– Шевелись, - пробулькал Штехель от стола, жадно поглощая воду из стакана.
– Приведешь Чекана! Срочно!…
– Ага, - апатично кивнул Живчик, отбрасывая сапог и снова заваливаясь на кровать.
– Щас! Нашли себе дурака… Больше мне нечего делать в этой жизни. Да Чекан меня как муху прихлопнет…
– Не прихлопнет. Скажи, что Иду взяли…
Толя мгновенно сел на кровати. Потянулся за отброшенным сапогом и, зло щерясь, процедил сквозь зубы:
– Ну, теперь нам всем капец.
В коридоре долго и основательно одевался и причесывался Петюня. Хлопнула входная дверь, заскрежетал в замке ключ, и в квартире настала долгожданная тишина.
– Слушай, а почему все-таки - Нора?
– еле слышно спросил Давид у Норы.
Она вздохнула:
– Это из Ибсена… Я когда-то его любила. Несколько раз ходила на эту пьесу…
– А ты… - Давид помедлил.
– Ты кому-нибудь еще говорила эту фразу: «Нора - это из Ибсена»?
– Не-ет, - удивленно покачала головой женщина.
– Почему ты спрашиваешь?
– Да так, ерунда… Послушай, а с Фимой… у тебя правда ничего не было?
Нора снова вздохнула.
– Давид… Фима помог мне устроиться здесь, в Одессе. На заводе Старостина как раз случилась катавасия с бухгалтером, они хотели меня взять и… боялись. А Фима их убедил. Благодаря ему мне и эта комната досталась.
Тут до меня жила старушка, но у нее сына посадили, и она уехала за ним, куда-то под Мурманск, что ли… Давид помолчал.
– Ладно. Прости за эти расспросы… Ты почитаешь мне стихи?
– С удовольствием, - оживилась Нора. Она села на постели, густые волосы рассыпались по плечам. Задумалась, наверное, о том, с чего начать.
Давид уткнулся носом с ее пальцы.
– Завтра доделаю ремонт в комнате, и переедешь до меня… А там и поженимся. Ты же не против?
Нора чмокнула его в макушку.
– Жуковский. «Суд Божий над епископом»… Это баллада, - добавила Нора, заметив, как недоуменно захлопал глазами Давид.
В коридоре УГРО было не протолкнуться от высоких, плечистых молодых людей в хороших летних костюмах. Можно было подумать, что все они пришли наниматься в управление на службу. Они снисходительно поглядывали на единственного конвоира, рыжего парня в пропотевшей белой гимнастерке с погонами старшего милиционера, и изредка переговаривались, не повышая голоса.
– Сколько сегодня?
– сквозь зубы осведомился Гоцман, проходя мимо.
– Пока пятнадцать, товарищ подполковник!
Из дверей гоцмановского кабинета показался Довжик с перебинтованной головой. Давид пожал ему руку.
– Ты шо здесь? Давай на перевязку!
– Так Арсенина еще нет, - пожал плечами майор.
– А где ж он?
– недоуменно глянул на часы Гоцман.
– Не приходил пока.
– Придет, скажи, шо я ищу… Как вообще голова?