Лилея
Шрифт:
– Отчего ж было нужно глядеть дом без торгового агента?
– бойко спросил молодой человек, усевшийся за обширным столом с огромной граненой чернильницею. И положительно чернильнице надобно было иметь изрядный размер, чтобы содержимого ее достало и на многочисленные кляксы, усеявшие зеленое сукно столешницы, и на пальцы молодого человека, на грязноватые его манжеты и даже на волоса, в которых он то и дело принимался скрести обломками перьев - столь энергически, что Елена отступила на шаг подале.
– Покупатели досматривают дома с теми, кому поручено
– Будто я не купеческая жена, чтоб мне оказаться столь глупой!
– подбоченилась Нелли.
– Известно, как торговый агент покажет дом: мимо гнилой стены бегом, в лучшие горницы прямиком! Не поспеешь оглянуться, голову задурит. Нету, я уж наперед сама погляжу не спеша.
– Может оно и правда, гражданка, - молодой человек на сей раз запустил в волоса костяной нож для бумаги.
– Однако ж посидите там, на скамье. Вроде бы документ твой и в порядке, а должен я найти образец Гельвецианской печати да сравнить. Где-то тут был он…
Чиновник скрылся за высокой кипою бумаг, громоздившихся тут же, на столе. Елена отошла с облегчением.
– От бесштанников отбрехаемся, кабы их вши не оказались страшнее, - весело шепнула она Параше, усаживаясь на неудобной длинной скамье, тянущейся вдоль целой стены. Еще в неприглядной небольшой зале с каменным полом и решетками на окнах стояли торцами в ряд несколько черных шкафов для бумаг, в коих копошились еще два чиновника: один стоял на верху стремянки, другой же сидел на корточках. Второй обширный стол по другую сторону черного зева неопрятного камина и узкая конторка пустовали.
Что ж, можно и проволочить время, вить печать добрых синдиков самая что ни на есть взаправдашняя! Не возьмешь, не возьмешь голыми руками Елену де Роскоф, вот вить она как благоразумна, не забыла даже, что и по-русски «санкюлот» звучит «санкюлотом»!
– Салют!
– В помещение вошел еще один молодой человек.
– Салют, Анри Антуан!
– Чиновник, сидевший перед стеллажом, распрямился.
– Я зовусь Луи Леон, - сладковатым голосом отозвался вошедший.
– Ладно хоть, что не Аристотель Фемистокл, как у некоторых, - сидевший за столом оторвался от бумаг.
– Э, да ты сегодня еще большим франтом, чем обычно!
– Что само по себе необычно, - отозвался чиновник со стремянки, и все четверо расхохотались.
– Ну да, справил пару обнов, - Луи Антуан или Леон, как уж там его звали, картинно поправил обеими руками взбитые длинные локоны смоляного цвету. Небольшое лицо его было округло, с маленьким раздвоенным подбородком и почти женским ртом. Большие черные глаза казались красивы и, вот уж диво, даже явственно подведены для выразительности краскою. На голове сидела чуть набок высокая шляпа с султаном из желтых страусовых перьев, палевый сюртук плотно схватывал фигуру, гибкий стан опоясывал трехцветный шелковый кушак, а ноги без единой складки обливали золотистые замшевые панталоны, спадавшие на вовсе небольшие для мужчины туфли. Однако ж и на переодетую женщину юноша ничуть не походил, что-то в нем было иное,
– А невыразимые-то, сидят не хуже перчаток, да и в тон им!
– воскликнул один из чиновников.
– Так вить работа Медонской мануфактуры, а шил мой обыкновенный портной, Шарло, он не испортит, - молодой человек несколько раз кокетливо обернулся вокруг себя.
– Медонской мануфактуры! Шутишь!
– Чернильный юноша присвистнул.
– Ничуть не бывало, купил первые штуки!
– Нутко я пощупаю!
– Чернильный присел.
– Э, не запачкай!
– Да не запачкаю, не жадобься! Ишь мягко! Впрямь не хуже замши, даже нежней!
Елене успел наскучить неприятный модник, но едва она отвела от него взгляд, как почувствовала, что теперь он глядит на нее.
– А это что за женщины? Гостьи нашей Луизетточки?
– Скорей всего нет, - чернильный с неохотой оторвался от панталон приятеля и воротился за свой стол.
– Датская купчиха со служанкой, едет по Женевской бумаге. Ошибкою взяли, сопоставлю печать и придется выпускать. Все чисто.
– Все не бывает чисто, друг Порье!
– Щеголь мелкими шажками подошел к столу.
– В каком месте их взяли, ты говоришь?
– Да осматривала дом мятежника, оказалось, купить хочет. Говорю, Сен Жюст, оставь бумагу, она подлинная!
– Похоже, что и подлинная, - с разочарованием отозвался Леон или Антуан, названный Сен Жюстом.
– А это у тебя что, протокол? Дом-то чей был?
– Казненного врага народа Роскофа, из бывших, - чиновник заглянул в собственную писанину.
– Порье, ты болван!
– Глаза щеголя сверкнули, а ланиты налились румянцем.
– Ты хоть от начала до конца читал эту подлинную бумагу?
– Ну, проглядел, мне главное дело образчики печатей. Чего это ты разбранился, Сен Жюст?
– Твоей же собственной рукой писано, - щеголь выдернул лист из под пресс-папье и поднес его к самым глазам чиновника.
– Дом французского мятежника дворянина Роскофа! А задержана в нем датская купчиха Роскоф!
Отсыревшая лепнина на потолке каруселью закружилась над Еленой: экая глупость, как она забыла?! Как она могла забыть? В любом доме Франции безопасна она с Женевскою бумагой, кроме одного единственного!
Руки подруг невольно сошлись в крепком пожатии: Параша, похоже, уже поняла все, когда имя прозвучало дважды, старательно выделенное голосом щеголя.
– Ах, нелегкая!
– Чиновник хлопнул себя чернильными пальцами по лбу.
– Как это я проглядел…
– А может ты не случайно проглядел, а, Порье? Может, гражданка бывшая тебе чего посулила за такую небрежность?
– Щеголь улыбался.
– Да ты чего, Сен Жюст? Я минуты не был с этой бывшей наедине, спроси у Клода или у Бунье!
– Чернильный оборотился к двум другим чиновникам, однако ж напрасно: оба вдруг утратили интерес к разговору. Тот, что стоял на стремянке, залез еще на одну ступеньку вверх, а второй вновь и с самым озабоченным видом уткнулся в корешки папок.