Лилея
Шрифт:
– А, так угры твои - венгерцы, - Нелли с наслаждением ощутила, как полетело вдоль бурых скал легкое суденышко: не хуже гоэлана! Родной Роскоф оставался позади, скорей всего навек. Но горевать о том было не ко времени.
– Угры не мои, не по нраву они мне пришлись, да делать нечего, - Катя тоже наслаждалась быстрым ходом ялика, добытого у кого-то в Роскофе Ан Анку. Парашу же, меж тем, часа через полтора укачало: сидела она бледная в зелень, с силою комкая в руках платок. И то - быстрый кораблик нисколь не напоминал ту пассажирскую неповоротливую и покойную лодку, в коей добирались они до Шалона.
– Догадываюсь, не зряшно провели Вы месяц в разведках, - говорил меж тем господину де Лекуру господин де
– Но было ль время удоволить стариковские мои капризы? Не обижусь, коли не было.
– Я тщился порадеть любопытству ученого, - весело сверкнул синими своими глазами де Лекур.
– К тому ж приметы, не касаемые до нужд войны, укрепляют меморию. Помню, о чем просили Вы наблюдать, но, наблюдаючи, случаем наткнулся я на иное. На не разбери поймешь что, если сказать по чести.
– Но есть ли уверенность, что сие не разбери поймешь не касается нужд военных?
– встрепенулся де Ларошжаклен.
– То-то и есть, что не знаю. Крестьяне говорили, что по нашей Бретани странствуют какие-то путники. Не наши. Но при том - не синие ни в коей мере. На одной ферме под Динаном они помогли мужикам отбиться от синих. При чем, как мне сказывали, не без колдовства. Ну да у нас народ известно, плюнуть не может, чтоб в колдуна не попасть.
– В Бретани не может быть сейчас ничьих, - процедил сквозь зубы де Ларошжаклен.
– Не художники ж виды зарисовывать прибыли? Смешно.
Нелли вспомнила вдруг вовсе вылетевшее из памяти путешествие в почтовом экипаже. Странный случай с тем, как не могла она поднять глаз… Рассказать? Глупо уж больно выйдет. Пустое.
– Ладно, друзья, - сказал господин де Роскоф.
– Любой научный сухарь, не я один, скажет, что коль мало пищи для размышления, то и размышлять дело гиблое. Авось мы еще услышим о сих, тогда и прояснится.
Больше разговоры о делах не шли. Спустя какое-то время господин де Роскоф стал вдруг рассказывать подругам о короле Святом Людовике, впрочем, вскоре выяснилось, что многого из его рассказов не знают и находившиеся в лодке соотечественники оного короля. Зачем вспал свекру на ум Людовик, а не другой какой король, Нелли не знала, верно случайно, но об сем короле слушала она не с меньшей охотою, чем слушала бы о любом другом - господин де Роскоф был превосходным рассказчиком, картины прошлого в его устах оживали.
Со слов свекра воображала она двенадцатилетнего мальчика, что обогнал поезд матери на резвом иноходце. Вот уж видны впереди башни Монпелье, сулящие скорую встречу с отцом. Что за всадник несется карьером навстречу? В нем издалека виден знатный человек, только отчего ж он - дородный, немолодой, судя по посадке, в подбитом куницами парчовом плаще - скачет без свиты? Всадник приближается. Да это же канцлер Герен!
Герен несется, не разбирая дороги по ноябрьской грязи, он поравнялся с мальчиком, не заметив его, почти проскочил мимо.
«Мессир Герен!» - громко окликает его Людовик.
«Боже Милосердный!!
– Герен еле удерживается в седле.
– Вы…Вы здесь!»
«Что случилось, мессир Герен?
– в тревоге спрашивает ребенок.
– Я здесь с матушкою, она решила ехать вместе с нами к отцу».
«Я спешил к Ее Величеству… - Лицо Герена, оказывается, залито слезами.
– Но это перст Провидения, что первым я вижу Вас… Вас… Государь!»
– Весть о внезапной кончине короля Людовика была слишком невыносима для королевы Бланки, - словно бы размышлял вслух господин де Роскоф, вглядываясь в морскую даль.
– Рассудок ее затмился, отказываясь принять страшное известие. Боялись, что она наложит на себя руки, такому неистовому отчаянью предавалась сия молодая еще женщина. Однако ж не прошло и суток, как королева Бланка взяла себя в руки. Мать-регент при малолетнем сыне, а муж, похоже, отравлен альбигойцами. Ересь вот-вот поднимет голову вновь, что ей
– Однако ж тигрицею королева Бланка была порою не только с врагами, - улыбнулся де Ларошжаклен.
– Жалею я об юной влюбленной чете - короле Людовике и королеве Маргарите! Куда ж годится, чтоб царственные супруги целовались тайком на лестнице меж верхним и нижним жильем, а слуги сверху и снизу стерегут, чтоб подать знак, если матушка вдруг соберется проверить - в своих ли покоях король, в своих ли покоях королева?
– Мужчина может быть мягок и суров вместе, но не женщина! Она вся - сталь, либо вся - воск! Будь Бланка воском - разве состоялся бы сам щасливый брак Людовика и Маргариты? Милые дети понимали это и слушались королевы-матери. Если королеве мнилось, что день слишком постный, они не делили супружеского ложа. Но уж хотя бы пошептаться вдвоем, сидя в темноте на ступенях, хотя бы обменяться невинным поцелуем! Разве маленькие сии секреты не разжигали только юную их любовь? Полно, им и вправду рано было давать волю! Женщине трудно любить свекровь, но королева Маргарита питала к матери мужа неподдельное уважение.
– Но помните, что сказал Жуанвиль?
– живо возразил Вигор де Лекур.
– Еще б не помнить сего!
– гневно бросил господин де Роскоф.
– «Вправду говорят, мадам, что все женщины - лицемерки! Вы покойную вовсе не любили, а теперь заливаетесь слезами!» Негодник воспользовался тем, что король лежит больным от горя, и не может защитить жены! Ах, этот ничтожный Жуанвиль, воистину он сам наказал себя так, что трудно было бы пожелать ему больше. Столько лет жить средь высочайших душ и сердец эпохи, бок о бок, и ничего в них не понять! Но заметим, какую великолепную отповедь дает наглецу королева. Она не сочла уместным оправдываться - стоил ли невежа того, чтоб объяснять, сколь тяжело на душе, когда уходит тот, кого, быть может, не умел простить, каким укором оборачивается в этот час собственная нелюбовь. «Я плачу о великом горе моего мужа, - говорит она.
– А еще о том, что дочь моя Изабелла, находившаяся под заботливою опекой бабушки, сейчас осталась под покровительством мужчин!» Воистину, одной фразою она защищает весь свой пол! Сей упрек и ныне каждому из нас стоит примерять на себя. Времена сменились, но не мы, столь же неделикатные и грубые. Сколь часто и мы не умеем понять великодушных движений женского сердца!
– Королева Жемчужина была востра на язык, - добавил де Ларошжаклен.
– Мне так еще по нраву ее слова в случае с плащами.
Но услышать, что сказала королева Маргарита Прованская относительно каких-то плащей, Нелли на сей раз не довелось.
– На носу Лоньон, - сказал Ан Анку.
– Чтоб не терять времени по высадке, монсеньор, быть может, Вы теперь уж напишете расписку?
– Твоя правда, - господин де Роскоф вытащил карманный бювар и грифель.
– А что сие за расписка?
– не сумела не полюбопытствовать Нелли.
– Мы вить оставим теперь лодку на берегу, - поспешил отозваться Ларошжаклен, но избегая при этом взгляда Нелли. Впрочем, он и весь день его отчего-то избегал.
– Но люди, у коих Ан Анку брал ее в Роскофе, не могут подарить хорошее парусное судно на выброс. Верней подарили б, конечно, не будь другого выхода. А сей выход придуман давно. Такие листки называются расписками Королевской Католической Армии.
– Но для кого предназначена такая расписка?
– не поняла Нелли.
– Да кто ж знает? Для первого, кто найдет лодку. Он и будет знать, куда и кому ее доставить обратно.