Лилипут — сын Великана
Шрифт:
— Ха-ха… А я бы с удовольствием съел то, что вы едите там. Они засмеялись.
— Ты не волнуйся, — добавил Гав. — Я не жадный, как и ты. Уж поделился бы с тобою объедками.
Пальчик молча проглотил обиду, пёс был по-своему прав.
— Как же мы теперь в город вернёмся? До темноты переждать?
— Тоже опасно, — задумался Гав. — Вдруг ищейки вернутся и начнут здесь рыскать повсюду!.. Ну, а с одеждой твоей… — не договорив, посмотрел он на Пальчика.
И заставил его переодеться, вывернув всё наизнанку. Правда, с башмаками — даже
— Хорошо бы постричь тебя наголо, — вслух размышлял он, прохаживаясь вокруг преображённого мальчугана. Пальчик наотрез отказался.
— Всё равно нечем, — отмахнулся Гав. И вдруг с интересом посмотрел на окно дачи. — Можно разбить окно и постричь тебя кусочком острого стекла — волосинку за волосинкой.
— Не буду: волосинку за волосинкой! — отказался Пальчик. — Знаешь, у нормального человека их сколько?
— Сколько?
— Не сосчитать! — выпалил он, безуспешно пытаясь вспомнить.
— Так то у нормального, — ухмыльнулся Гав. — А мы — пучком, пучком…
— И пучком не буду. Тебя бы так — пучком!..
— Меня ни к чему. Моих внешних примет у них, по-моему, нет, — сказал пёс.
— Ладно, оставайся таким, как есть. Вот мама обрадуется, увидев тебя!
— Да уж обрадуется, держи карман шире, — уныло оглядывал себя Пальчик.
— Обрадуется, обрадуется, — твердил Гав. — А теперь надо отбить твой собственный запах.
— Отбить? Мой?! — вздрогнул Пальчик.
— И мой, — кивнул пёс. — Мой надо ещё сильнее отбить. На моей совести преступлений больше. Только две разбитые машины чего стоят!.. Чем бы отбить? Чем? — сокрушался он, вертя головой по сторонам.
— Вон, дубинкой, — насмешливо посоветовал ему Пальчик, кивнув на сторожевую палку гостеприимного «хозяина».
— Можно! — обрадовался Гав. — Сначала я побью тебя, потом ты — меня. И что мы получим? Мы получим, — довольно потёр он передние лапы, — запахи боли, побоев, огорчения, стыда, синяков, ссадин… — перечисляя, загорелся он. — Эта дубинка отлично отобьёт любой личный запах. А ты умён! Не ожидал, — похвалил он мальчугана.
— Нет, я глуп, — поспешно запротестовал Пальчик. — Лучше не надо. Учти, будет больно, — предупредил он.
— Ради нашего спасения можно и потерпеть. Итак, за дело! — Он схватил дубинку. — Другого выхода нет.
Пальчик втянул голову в плечи.
Гав привстал на цыпочки, размахнулся и вдруг застыл, ловя носом ветерок.
— Так. — Он отбросил палку в сторону, мальчуган облегчённо вздохнул. — Верхнее чутьё никогда меня не обманывало.
Он унёсся куда-то в чащу травы, и Пальчик поспешно спрятал дубинку в лопухах, наивно надеясь, что пёс её не найдёт или по крайней мере забудет, если она не будет торчать на глазах.
Гав вернулся с большим пуком каких-то растений. Даже Пальчик, у которого не было ни верхнего, ни нижнего чутья, почувствовал их особый запах.
— Мята! — догадался он. Мама иногда клала её в разные приправы.
— Нет,
— Называется так — мята!
— Глупое название. Это, — он показал на пук, — еще не мята. А вот теперь, — он азартно помял растения, — мята! Уж она-то отобьёт запах получше любой дубинки!
Из-под крыльца, потягиваясь, выбрался «хозяин» и удивленно уставился на своих гостей. Впрочем, тут любой бы изумился, увидев, что они натирают друг другу одежду и шерсть пучками какой-то травы, запихивая её даже в карманы и надевая на головы что-то вроде травяных венков.
Взглянув на «хозяина», Пальчик с грустью отметил, что на шее у него висит размочаленный обрывок верёвки.
— Может, снять с него верёвку? — спросил Пальчик, напоследок поправив венок на голове пса.
— Ты что? Это вроде документа, пусть неважнецкого, а всё же. Сразу видно, что хоть какого-то хозяина когда-то имел и, может быть, потерялся. Тебя вон даже с ошейником заловили. А то и пристреливают бродячих прямо на улице! Смотря на кого нарвёшься.
— Это уж точно, — вспомнил Пальчик второго чёрного терьера, который посочувствовал ему в парке. — Эх, бедняга, — подошёл он к голодранцу и хотел было погладить его по руке.
Но тот отскочил и заворчал на него, а затем, умильно улыбаясь, подбежал к Гаву и низко склонил кудлатую голову. Пёс стал с доброй улыбкой ерошить ему волосы. Если бы у человека был хвост, он сейчас бы завилял им вовсю.
И Пальчик неожиданно вспомнил, что мы сами подчас больше жалеем собак, чем людей. Тому же псу часто находим и доброе слово, и ласку.
Даже с родителями мы не так мягки и открыты всей душой. И нередко огрызаемся, когда нас хотят по-доброму пожалеть, считая это излишним сюсюканьем. А вот собаки чутко отзываются на ласку. Так что и подкрылечного «хозяина», и Гава можно было понять.
— А он здесь не пропадёт? — сказал Пальчик.
— Проголодается, убежит в город. Он ещё молодой. Может, его кто-то и пожалеет. Возьмёт к себе, вымоет, как меня твоя мама, и живи! — беззаботно откликнулся Гав.
— А давай сами его вымоем, — предложил Пальчик. — Тогда он кому-то больше понравится!
— Ну, я не знаю… — Гав добродушно оттолкнул приставалу, и тот ушёл под своё крыльцо. — А вдруг он кусается?! Тебя-то он точно цапнет, не сомневайся. Если б тогда меня вздумала мыть не твоя мама, а какая-нибудь дворняга, я бы ей задал жару!
— Ну и помой его сам.
— Хитрый какой! Не слажу я с ним, он больше меня, — отказался Гав. — Ещё вырвется, удерёт, и ищи-свищи. А так у него тут всё же какой-то дом.
— Ты же сам говорил: может, он кому-то понравится, его возьмут, выкупают…
— Э-э… — протянул пёс. — Тогда-то он сопротивляться не будет, как и я у вас. Когда тебя к себе берут, это сразу чувствуется. Можно и потерпеть, раз у вас такие дикие причуды — мучить живую тварь горячей водой да ещё с мылом!
— Убедил, — согласился Пальчик.