Лилия прокаженных

Данн Патрик

Вернувшись домой, я не сразу смогла заснуть. Наш Бу, а он вдвое крупнее среднего домашнего кота, растянулся сбоку от меня поверх легкого одеяла, и от него шел такой жар, что душная летняя ночь стала невыносимой. Отбросив одеяло в сторону и накрыв Бу с головой, я лежала в постели раздетой, но сон все равно не приходил.

Мысли крутились вокруг того, что Терри Джонстон говорил Гейл на своем дне рождения о «красотке», которую подцепил. Он сказал «готтентотская». Насколько я знала, готтентотами раньше называли одно из племен, живших в африканской пустыне. Не хотел ли он дать понять, что у него свидание с чернокожей женщиной — возможно, Латифой Хассан? Кто бы она ни была, Терри назвал ее «готтентотской

Венерой» — что это могло означать? Может, и ничего, но давало основание полагать, что он встречался с убитой примерно в то время, когда она исчезла.

Разговорившись по пути в больницу, Терри упомянул, что спустил все деньги, загуляв с какой-то женщиной. Вдобавок у тех, кто его знал, создавалось впечатление, что он не вылезает из долгов. Бен Аделола и его сестра тоже разругались из-за денег. Случайное совпадение?

Я ворочалась в постели, думая, что не могу заснуть, но когда в очередной раз посмотрела на часы, они показывали 5.20. Мои мысли и сны переплелись.

Бу куда-то подевался, и теперь я замерзла, поэтому натянула на себя одеяло, прежде чем снова уснула. На этот раз мне вроде ничего не снилось, однако через три часа я вскочила с мыслью, не расспрашивал ли Росс Мортимер приходского священника, как и я, о витражном окне. Если бы такой разговор состоялся, отец Берк, вероятно, меня бы предупредил. Но я была уверена, что главную роль в истории с окном сыграла мисс Дьюнан, а значит, Мортимер в своих поисках все равно на нее выйдет.

Стоя под душем, я подумала, что карантин снят и статую Мадонны с Младенцем можно представить на всеобщее обозрение в Центре исторического наследия. Только прежде мне хотелось выяснить ее происхождение и, главное, что скрывается у нее внутри. Библиотека и центр открывались в десять. Есть время позавтракать, узнать в лечебнице, как чувствует себя отец, позвонить маме и, переговорив с Пегги, связаться с группой по расследованию убийства.

Когда Пегги через полчаса приехала, я зашла в офис сказать ей, что отцу стало хуже. Потом позвонила маме — она всю ночь провела с ним. По ее словам, в состоянии отца заметных изменений не было. Узнав, что Ричард скоро вылетает, она обрадовалась и попросила меня разыскать и захватить с собой, когда в следующий раз поеду в лечебницу, любимое стихотворение отца — «Июнь» Фрэнсиса Ледвиджа. Я пообещала прислать его по факсу.

По дороге на работу Пегги купила экземпляр «Айрленд тудей», дабы показать мне, что пишут о последних событиях. На первой полосе в глаза бросался заголовок: «Загадочная болезнь отступила». На четвертой странице я отметила небольшую заметку: «Страшная находка в деле танцовщицы из стриптиз-клуба».

Даррен Бирн не был автором этих публикаций. Образец его «творчества» встретился дальше — всего несколько строк, причем там, где они не слишком заметны.

ВРАЧ НЕ ВЫДЕРЖИВАЕТ НАПАДОК

Доктор Хади Абдулмалик, сотрудник больницы, находившейся в самом центре вспышки инфекционного заболевания в Каслбойне, покинул вчера свое рабочее место, после того как подвергся нападкам расистов.

Представитель Службы здравоохранения заявил, что хотя поведение некоторых граждан Каслбойна заслуживает осуждения, первоочередной обязанностью врача является забота о пациентах. Если доктор Абдулмалик того желал, он получил бы разрешение покинуть больницу Святого Лоумана, как только соответствующая замена была ему обеспечена.

На первый взгляд мелочь, а на деле — гнусная клевета. Пока продолжался кризис, Бирн не упускал случая вылезти с расистскими инсинуациями и сейчас хотел бросить тень на репутацию Абдулмалика. Однако повел себя как хулиганистый оболтус, отчаявшийся подыскать на школьном дворе подходящую жертву и напустившийся на первого встречного, который

ни в чем не виноват. Редактор, очевидно, испытывал неловкость, давая заметку в номер, и поместил ее подальше от главных новостей Каслбойна, а заодно, вероятно, смягчил авторскую тональность. Директор школы схватил шкодника за руку. Возможно поэтому, а еще потому, что все последующие события плохо вязались с его скандальными репортажами об убийстве и грядущей эпидемии, Бирн заявился ко мне домой ради интервью, которое вернуло бы ему расположение начальства.

Я не стала рассказывать Пегги о стычке с Бирном — времени не хватало. Позвонила Галлахеру на мобильный; тот был отключен. Может, следственная группа передислоцировалась в Наван, где у них оперативный штаб? Впрочем, какая разница? Телефон в Наване я не знала, да и внимание следователей хотела обратить на то, что скорее относилось к компетенции Грута. Позвонив в гостиницу, Питера в номере не застала, в больнице его тоже не видели.

Раз уж я сидела за своим столом, то набрала по памяти краткое резюме разговора между Терри и Гейл и распечатала его.

— Еду в Центр исторического наследия, — предупредила я Пегги. — Мобильный отключу, чтобы не отвлекали. Сообщат что-то о папе, позвони Поле Иган, она передаст.

— Поняла. Имейте в виду, вчера вас разыскивал Доминик Ашер, по-моему, я вам не говорила.

— Зачем я понадобилась?

— Есть новости, просил перезвонить, когда сможете.

ГЛАВА 32

В холле гостиницы «Декан Свифт» не было ни души.

— Вы, наверное, рады, что карантин закончился, — сказала я, пытаясь завязать разговор с портье.

— Чем могу вам помочь? — спросила она строго, под стать своему серому в белую полоску костюму.

— Хотела бы передать кое-что для доктора Питера Грута.

— Лучше всего оставьте под дверью. Номер сто пять, — посоветовала она безучастным тоном.

Кому, интересно, лучше?.. Такое впечатление, что леди просто не желает себя утруждать. Я поднялась по лестнице на второй этаж, двинулась по коридору и тут увидела, как из своего номера выходит Грут — в белом махровом халате, он держал за горлышко бутылку вина. Совиньон бланк в десять утра? Неужто проблема с алкоголем у Питера Грута серьезнее, чем можно подозревать?

Я чуть не окликнула его по имени, но сдержалась, чтобы не ставить в неловкое положение. Пока он шел по коридору, шаркая гостиничными шлепанцами, подсунула конверт под дверь, не без интереса наблюдая, как перед одним из номеров он остановился и осторожно постучал.

Его впустили.

Ай да Питер, сказала я себе; похоже, времени даром не теряет. На том можно было поставить точку и уйти, однако любопытство пересилило. По пути к лифту я убедилась, что Грут зашел в номер 118, и, спустившись вниз, непринужденно обратилась к портье:

— Понимаете, развожу знакомым приглашения на барбекю. Одна из тех, кого хотела бы у себя видеть, остановилась у вас в сто восемнадцатом, но ее имя выпало у меня из памяти. Я, разумеется, хотела бы надписать конверт.

— Ее имя? — переспросила она, смерив меня презрительным взглядом. — Это номер мистера Мортимера.

Не зная, что и думать, я сидела в машине напротив Центра исторического наследия. «Надо же так глупо поверить, что Грут к тебе неравнодушен, Иллон!» Но еще глупее ради льстящей самолюбию иллюзии ставить под удар отношения, серьезнее которых в моей жизни не было. И ведь даже не женщина перешла тебе дорогу. Да, оплошала… дала маху, опростоволосилась, не въехала или как там сейчас в таких случаях говорят. И все же, несмотря на его наклонности, Грут заслуживает уважения. Да и не в гомосексуальности дело; бесит то, что он на Мортимера позарился.