Лиловые люпины
Шрифт:
Последовали язвительные описания почти всех их; я, оказалось, многого и не заметила. Неотмеченным осталось лишь одеяние Пожар, которая заслуживала и титула «майской барышни», и упрека в безвкусии за свое вызывающе уляпанное розами платье. На каждую из называемых оборачивались все, как бы добавляя к увесистому Томиному гвоздю мелкие гвоздочки своих взглядов.
— А эта Иванкоувич Инна, в нетерпении сама броусающаяся приглашать своего кавалера, который и не думал к ней подходить! Иванкович, правда, была одета со вкусом, но это не извиняет ее поуведения! Это значит потерять и девичью гордоусть, и женское доустоинство!
— Было объявлено дамское танго, Тамара Николаевна! — осмелилась напомнить с места я.
И зря осмелилась. Тома тотчас
— И ов коз, ов коз, май гёлз, Плешкоува, ослепительная Плешкоува Ника, которая не позволит нам забыть (забычь) о себе! Она так распустила подол, что оуткровенно оубнимала им брюки партнера, И В УПОУЕНИИ ПРОМЧАЛАСЬ В УИХРЕ ВАЛЬСА МИМО УЧИТЕЛЬСКОЙ, СО СВЕРКАЮЩИМИ ЛЯЖКАМИ И С ГРАЦИЕЙ МОУЛОДОГО СЛОНА, И ЭТО ПЕРЕД ТАКИМ ДНЕМ!
Что за комиссия, создатель?
Все они прогрохотали над «грацией моулодого слона» пол-англяза. Лишь во второй половине урока Томе удалось унять «непристоуйный сегодня хоухот», прочесть вслух кусок труднейшего англязного текста для «поустановки произношения» и напомнить, что завтра она как следует «поугоняет клэсс» по внешкольному чтению, чего я не боялась, зная наизусть почти всю нашу адапташку «Ярмарки».
Но на перемене, пока мы перебирались со второго этажа на четвертый, в химкаб на химию, мое вчерашнее королевствование на балу отлилось мне в полной мере. В меня тыкали пальцами и заливались: «Молодой слон! Сверкающие ляжки!» Словно какой-то милиционеррегулировщик щедро открыл им движение: вчера на танцах ведь ни одна не была столь распотешена моими блестками и неуклюжестью. А сейчас даже сдержанная Валька Изотова, поднимаясь за мною по лестнице, подгоняла меня сзади бронзовыми ядрами: «Шевелись// ты// грация// молодого слона!» Я еще не подозревала, что эта кличка пристанет ко мне до конца школы. Малодушно, как вчера, я радовалась, что так и не сказала Кинне о Юрке. Вдруг бы ей вздумалось для смеху поведать соседям о Томином разборе вечера?.. Сама-то она предусмотрительно помалкивает про оленястого!
Когда учительница химии Галина Сергеевна начала преподавать нам свой предмет в 8–I, у нашего балласта (в том числе и у меня) возникли надежды выправиться, заработать себе новую репутацию на только что введенном предмете, расположить к себе новую училку. Скорее всего, надежды привязать нас к себе воодушевляли поначалу и ее. Тощенькая, желтолицая, сутулая, с короткой седой стрижкой, она в молодости во время опыта брызнула себе в глаза каким-то едким веществом и с тех пор, безостановочно, мелко-мелко и часто-часто мигая, так и не смогла промигаться всю жизнь. От этого она казалась подслеповато-добродушной, тем более что сразу приняла с нами не то что добрый, а перенасыщенно-сладкий тон. Звала она нас только «девоньки» и во все названия химэлементов и химприборов вставляла ласковенькие уменьшительные суффиксы.
«Реторточки», «штативчики» и «лакмусовенькие бумажечки» так из нее и сыпались. Не говоря уж об успевающих девах, балласт преданно, честно, усваивающе глядел в глаза милой старушке «Мигалке», пока не понял, что химия в ее изложении — предмет скучнейший, что за мигающей подслеповатостью кроется чрезмерная и въедливая зоркость, а за сладкими суффиксами — беспощадно карающие пары и, чуть что, оперативное доносительство Томе или даже самой МАХе. Тогда она из Мигалки была переведена в Химозы за мимозный цвет лица, а впоследствии и в Химеры за истинный смысл своей сладостности и в память жутких химер собора Парижской Богоматери, описанных у Гюго.
Химера вызвала меня к доске следующим образом:
— А сейчас, девоньки, к доске у нас с вами пойдет Плешкова Ника. Она хорошенечко, коротенечко расскажет нам с вами, как образуется солька сернокислого натра, как ее получают в промышленности, и напишет нам уравненьице этой реакции.
Я взобралась на возвышение, к доске. «Коротенечко» не вышло — наоборот, получилось длинно, ибо, не имея представления, как промышленность добывает сернокислый натрий и для чего
2NaOH + H2SO4 = Na2SO4 + 2Н2О
Уравнение я написала безукоризненно верно, понимая в нем меж тем одну только формулу МОЕЙ, запомненную еще по бабушкиному присловью: «Сапоги мои того, пропускают аш-два о». Но едва я без раздумий вывела двойку уравнивающего коэффициента перед первой формулой, «натрий о аш», Химера недоумевающе хмыкнула у меня за спиной, а когда я добралась до конца и столь же лихо снабдила коэффициентной двойкой «аш-два о», спросила:
— Как же это ты, девонька, еще не дописавши нам уравнения, уже проставляешь коэффициентики? Как-то странненько. Сначала пишут одни формулки слагаемых, а потом считают в уме и уравнивают обе части коэффициентиками. Ну-ка, ну-ка, девонька, что это у тебя за формулка? — Она указала на «аш-два эс о-четыре». Я молчала, не ведая. В классе вскинулось несколько рьяных рук, но Химера не уступила удовольствия никому и продолжила: — Ты, стало быть, и сама не знаешь? Понятно. А ведь это формула серненькой кислоты, которая, по твоим словам, тысячами тонночек смешивается — с чем? — Она ткнула пальцем в «натрий о аш». — Молчишь, девонька? Еще понятнее. Не узнаешь формулу каустика?
— Это щелочь, непитьевая сода, — с места сказала Лорка Бываева и добавила с клоунской хозяйственностью, напав на любимую тему: — Ею отмывают кафельные полы, грязные раковины и…
— Ясно, ясно, девонька, что отмывают. Не в том дельце. А вот скажи нам, Плешкова, что это у тебя за соединеньице получилось? — На этот раз Химера показывала на «натрий-два эс о-четы-ре». — И опять молчаньице? Стыдись, девонька! Оно — как раз то, что мы искали, солька сернокисленького натра! Так как же, девонька, получается? Ты рассказываешь и пишешь верненько, а оказывается, сама не знаешь о чем? Тогда напрашиваются сами собой два выводика: или я никудышный учителишко и не могу как следует донести до вас свой предмет, или ты, девонька, как попугайчик, бессмысленненько задалбливаешь на память формулки и цифирки, не уча настоященько уроков и норовя капелечку одурачить учителя и класс. Ответь мне, девонька, первое или второе?
Я молчала, дивясь хитроумной, намеренной неразрешимости вопроса.
— Дай сюда дневничок, ты заработала двоечку. Не за то, что ты не понимаешь, в этом, может быть, я сама виновата, а за твою ложь.
Это была не «двойка» и не «пара», а именно «двоечка». Казалось, она с хитроватой ласковой укоризной мелко подмигивала из клеточки дневника своим зыбким глазком. Я давно знала ее начертание, получив немало Химериных «двоечек», но впервые меня так наглядно поймали. Самое обидное, что мне просто не хватило актерского умения. Следовало начертать уравнение без коэффициентов, многозначительно закинуть голову, якобы «думая и считая в уме», а потом нерешительно и тоненько приписать впереди первой и последней формул две цифирки.