Лиля Брик. Жизнь и судьба
Шрифт:
Снова прикатили Эльза с Арагоном. Он теперь работал для Коминтерна, который его и пригласил, в журнале «Литература мировой революции». Как и все гости этого почтенного учреждения, Арагон получил комнату в гостинице «Люкс». Он уже был. среди многого прочего, автором беспримерного гимна палаческому лубянскому ведомству — поэмы в честь ГПУ, где он призывал чекистов явиться в Париж с карающим мечом в руках («Воспеваю ГПУ, который возникнет во Франции, когда придет его время <.„>. Я прошу тебя, ГПУ, подготовить конец этого мира <...>. Да здравствует ГПУ, истинный образ материалистического величия!»), как и апологетических статей, страстно одобрявших расправу над подсудимыми на фальсифицированных московских процессах мифической «Промпартии» и не менее мифического «Союзного
Теперь по заданию Коминтерна Арагон переводил Маркса с английского на французский, но эта его бурная деятельность почему-то вызвала гнев так называемой французской секции Коминтерна. Пресловутый Андре Марти, которого называли тогда в Советском Союзе не иначе как «легендарным» (он поднял бунт французских моряков в поддержку русских большевиков), написал свой очередной донос в руководство Коминтерна, напирая на то, что «партия не давала разрешения товарищу Арагону покидать Францию». Чтобы не обострять отношений с французской секцией, коминтерновские вожди объявили о своем невмешательстве во внутренние дела братской партии и сочли работу товарища Арагона в журнале законченной. Принуждении» покинуть гостиницу «Люкс», он вместе с Эльзой еще остался на какое-то время в Москве, воспользовавшись отсутствием Лили: Осип не мог не и ото сниться и предоставил в их распоряжение одну комнату. «Эльза с Арагоном живут хорошо, — сообщал Осип Лиле в Ростов. — Эльза веселая, Арагон в почете».
Время от времени Лиля все же наезжала в Москву, проводила там несколько дней — «в тесноте, но не в обиде» — и мчалась обратно. В своем «захолустье» она жила только московскими новостями, о которых сообщал Осип. Новости были неутешительными: издание книг Маяковского кем-то невидимым тормозилось, публикация книг и даже статей о нем тормозилось еще энергичней.
Совсем скандальный эпизод произошел с одной из страстных пропагандисток творчества Маяковского, знавшей его при жизни, критиком и публицистом Любовью Фейгельман. По настоянию «полит-редактора» (то есть цензора) Клавдии Новгородцевой (вдовы ближайшего ленинского сподвижника Якова Свердлова) Фейгельман была исключена из комсомола и изгнана с работы в одном из журналов «за пропаганду богемного, хулиганского поэта Маяковского». Попытки Лили за нее заступиться окончились ничем: сама она значила тогда очень мало, а Агранов умыл руки и вмешиваться не захотел.
Стихи Маяковского действительно печатались с трудом, даже самые «невинные» с политической точки зрения. Лидия Чуковская рассказывает в своем дневнике, с каким скрипом проходила в ленинградском издательстве никак не тянувшая на крамолу книжка стихов Маяковского для детей. Она ездила договариваться о содержании этого сборника к Лиле в Москву — застала там не только ее, но и Примакова.
«Весь стиль дома — не по душе», — записала тогда Чуковская. И продолжала: «Мне показалось к тому же, что Л. Ю. безо всякого интереса относится к стихам Маяковского. <Наблюдение это, безусловно, ошибочно. > Не понравились мне и рябчики на столе, и анекдоты за столом. <...> Более всех невзлюбила я Осипа Максимовича: оттопыренная нижняя губа, торчащие уши и главное — тон, не то литературного мэтра, не то пижона. Понравился мне за этим семейным столом один Примаков — молчаливый и какой-то чужой им».
Это наблюдение было неточным: Примаков очень хорошо чувствовал себя в кругу Бриков. Лиля постаралась, как она это умела, пробудить в нем писательский дар — не только дар делового очеркиста, но и прозаика. Именно под ее влиянием им написаны в то время новые рассказы, книга о Японии дополнена очень живыми описаниями японских нравов, пейзажей, преданий, сценок из жизни, экзотичного протокола императорского дома.
Несколько лет спустя, в другой дневниковой записи, Лидия Чуковская смягчила свое отношение к Лиле, признав ошибкой широко распространявшуюся ее подругой Анной Ахматовой легенду о «салоне Бриков». Из писем Маяковского к Лиле, отметила I Лидия Чуковская, «видно, что это было в действительности».
...Происходили странные вещи: Маяковского —
Маяковский ушел, громко хлопнув дверью и оборвав наступившие после разгрома бухаринцев в 1929 году времена «потемками» и «окаменевшим говном». Первым — притом с такой сатирической злостью — он показал в «Бане» перерождение партократии в новый господствующий класс, а гипотетический приход социализма отодвинул из «близи» в некую «фосфорическую даль». Трудно поверить, что все эти, почти не зашифрованные, аллюзии не были поняты хорошо разбиравшимися в советских реалиях партийными и лубянскими контролерами, умевшими извлекать из художественных произведений еще и не такой «подтекст».
Но нет никаких указаний на то, что вездесущий Агранов раскрыл Лиле глаза на причины столь сдержанного отношения верхов к литературному наследию Маяковского. Впрочем, вполне возможно, что очевидные и для нее, и для Агранова вещи вслух просто не произносились.
Первую половину 1933 года Лиля снова провела в своем любимом Берлине, на этот раз на правах сопровождавшей Примакова спутницы. Вместе с группой других высших военных начальников — Ионой Якиром, Иеронимом Уборевичем, Павлом Дыбенко и другими — его командировали на учебу в академию германского генерального штаба. Нацисты победили на выборах в рейхстаг и пришли к власти законным путем, но прежние межгосударственные договоренности еще соблюдались. Кремль сумел воспользоваться последней возможностью, чтобы поднатаскать «красных полководцев» азам современной военной науки.
Советские моралисты очень строго относились к формальному статусу жен при поездках их мужей за границу, военных тем более. В качестве кого же отправлялась Лиля в Германию на этот раз? Юридической женой Примакова она не была, оставаясь по-прежнему женой Осипа Брика. Не иначе как снова подсуетился Агранов, все-таки записав ее женой Примакова, а в наркоминделе, да и в Кремле, на это просто закрыли глаза. И сам Примаков, и Агранов были тогда еще в очень большом фаворе, вряд ли кто-нибудь мог позволить себе им перечить по столь, в сущности, пустяковому поводу. Закрыли, как видно, глаза и германские власти: ведь во всех анкетах для получения въездных виз Лиля всегда называла себя женой Осипа Брика.
Она поспешила в Берлин, оставив в Москве Эльзу и Арагона и повелев Осипу докладывать ей о том, как они проводят время. Осип докладывал регулярно: «Арагоны живут тихо, никому не мешают, но и не помогают»; «Деньги есть, клопов не видать, Эльза толстая, Арагон веселый». В обратную сторону информация о житье-бытье в Берлине была сначала довольно скупой. Возможно, непривычное положение Лили в Берлине на этот раз побуждало ее к осторожности. Примаков (а стало быть, и она), конечно, находился «под колпаком» германских спецслужб, как всегда в таких случаях, советские боялись собственной тени. Потом Лиля осмелела— рассказы об интенсивной светской и культурной жизни в Берлине становились все подробней и подробней.
Языкового барьера не было. Лиля хорошо говорила по-немецки, Примаков — по-английски. Свободное от занятий время проводили в театре, на концертах, в музеях. И на катке: заядлый конькобежец, Примаков приобщил и ее к давно забытому ею спорту. Разминувшись в Москве с Бертольтом Брехтом, Лиля познакомилась с ним в Берлине, и теперь «Примаковы» стали часто с ним встречаться, постепенно входя в брехтовский круг.
Так состоялась встреча с драматическим актером и певцом Эрнстом Бушем, популярным тогда исполнителем революционных песен. Стихи Маяковского, превращенные в зонги композитором Гансом Эйслером, Буш исполнял на своих концертах. Лиля загорелась идеей создать фильм о Маяковском, где бы Буш тоже пел эти зонги. Ни за сценаристом, ни за режиссером дело не стало: Осип был готов делать сценарий, Кулешов — ставить фильм. Но денег найти не удалось, а богатое советское государство финансировать германский фильм о Маяковском не пожелало.