Лиля Брик. Жизнь и судьба
Шрифт:
Переписка с Осипом шла в прежнем ключе — никакие события не могли повлиять на их отношения и на тот стиль, в котором они общались друг с другом на расстоянии «Самое главное это то, — писал ей Осип, — что я тебя так люблю <...>. Целую тебя миллион раз и даже больше». Лиля отвечала ему: «Без тебя так грустно, ты даже представить не можешь себе — как. Обнимаю твою мордашку, твои лапки, твою головку». Обмен этими любовными признаниями всегда дополнялся «приветом Виталию» или «приветом от Виталия», «приветом Женечке» или «приветом от Женечки». Никто никого не обманывал, и всем было хорошо.
Арагоны уехали из Москвы в первых числах мая,
В конце июня обучение в академии закончилось. Задержаться высокопоставленным «ученикам» разрешили лишь на несколько дней. Советский полпред в Берлине Лев Хинчук дал в честь красных командиров прощальный ужин. Жен не позвали: это было бы не в русле большевистских традиций. Впрочем, не всем-то и разрешили брать с собой жен в долгосрочную зарубежную командировку: Лиля была не единственным, но все-таки исключением. К тому же не женой, а подругой.
Возвращение не сразу принесло Примакову новое назначение: какое-то время он еще оставался на своем посту в Ростове, но значительную часть времени проводил в Москве. На двери квартиры в Спасопесковском прежнюю — гендриковскую — табличку «Брик, Маяковский» заменила табличка «Брик. Примаков».
Лиля снова окунулась в московскую литературную жизнь, включившись в подготовку альманаха «С Маяковским» (он был сдан в производство уже через месяц после ее возвращения), где, среди многого прочего, публиковались и первые наброски ее мемуаров, значительная часть которых только там и осталась. Кроме не печатавшихся ранее стихов Маяковского и его друзей, кроме воспоминаний о нем, в альманахе была опубликована и талантливая проза еще не слишком известного писателя. Под общим названием «Червонцы» Виталий Примаков опубликовал там восемь маленьких новелл, войдя таким образом — уже не семейно, а литературно — в избранный круг тех, кто считал себя живущими и творящими «с Маяковским».
Тут вдруг произошло нечто совершенно невероятное. Во второй половине 1934 года (за отсутствием документальных данных конкретную дату назвать невозможно) Примакова арестовали. Что в точности произошло, какие причины побудили Сталина прибегнул к такой мере, не вполне ясно и по сей день. Арест длился всего неделю (по другим сведениям — около двух недель), и в результате вмешательства Ворошилова, который был тогда наркомом обороны, Примакова освободили. Эпоха Большого Террора еще не началась, так что для очень высокопоставленных товарищей добиться освобождения кого-то не составляло большого труда.
Шок, испытанный Примаковым и Лилей, пришлось залечивать в Кисловодске. О случившемся предпочитали не вспоминать. Арест искренне воспринимался как случайная ошибка, которую чистейшие и справедливейшие лубянские товарищи всегда, если есть основания, исправляют, не стараясь упорствовать в своей правоте.
У Осипа открылось второе дыхание, его творческая активность набирала темпы и приносила желанные результаты. Большой зрительский успех имели фильмы по его сценариям «Два-Бульди-Два» и «Кем быть?». На премьере оперы «Комаринский мужик», по его либретто,
На проходивший с помпой первый (учредительный) съезд советских писателей снова прибыли среди множества прочих иностранных гостей Эльза и Арагон. Точнее — Арагон в сопровождении Эльзы: за русскую писательницу ее никто не держал, французской она еще не стала. Примаков, сумевший устроить себе пребывание в Москве в дни писательского съезда, раздобыл для Лили пропуск в Колонный зал, где она имела возможность слышать доклад Бухарина о поэзии. Воздавая должное Маяковскому, он все же с особым почтением отдавал пальму первенства Пастернаку, что вызвало на съезде бурную реакцию оставшихся недовольными «пролетарских» поэтов.
И друзья Маяковского, и его противники объединились, чтобы «дать отпор возвеличиванию поэзии, не понятной пролетариату». Бухарин был вынужден оправдываться, напоминая, что его доклад одобрен в ЦК. Уехавший отдыхать на юг Сталин потирал руки от удовольствия: писатели снова переругались друг с другом, Бухарину надавали тумаков, а ему осталось только любоваться этим со стороны.
Конечно, находиться в роли почетных кремлевских гостей Арагонам было куда приятней, чем пребывать в привычном парижском повседневье, да еще в центре интриг, раздиравших французскую компартию. Так что обратно, домой, они не спешили. После съезда провели сначала почти месяц в правительственном санатории «Барвихи», недалеко от Москвы, потом в Гаграх — на берегу Черного моря, потом еще в одном санатории — в Ессентуках, на Северном Кавказе.
Всего в нескольких километрах оттуда, в Кисловодске, наслаждались комфортабельным отдыхом и Лиля с Примаковым. Сестры встретились и мило провели время. Но никакой информации о том, виделись ли они тогда, летом и осенью 1934 года, с Еленой Юльевной, а если виделись, то где и как, — найти не удалось. Похоже, в отношениях матери с дочерьми произошел если не разрыв, то какой-то сбой. Что-то надломилось, какие-то обстоятельства не стимулировали их тягу друг к другу...
Лиля не очень старалась быть на виду, но молва о ее больших возможностях и особом положении в верхах пустила глубокие корни. Этому, конечно, способствовала известная и без всякой рекламы ее близость к Примакову. «Красные командиры» были в стране очень популярными людьми. Многие знали и об Агранове — его имя тоже часто появлялось на страницах газет.
Именно этим, наверно, можно объяснить, почему в июле 1934 года к Лиле обратились ученики художника Казимира Малевича с просьбой устроить ему лечение за границей (он страдал раком простаты). В деньгах Малевич не нуждался, имея возможность лечиться за счет продажи своих картин, если бы дали разрешение на их вывоз. Никакого разрешения дано не было — ни на вывоз картин, ни на его поездку. Нет и точных известий, хлопотала ли Лиля. Но если бы она и хлопотала, пусть даже и перед Аграновым, едва ли добилась бы успеха: в стране наступили уже совсем другие времена. Год спустя Малевич умер.