Лилюли
Шрифт:
Великий дервиш. Ничего не выходит... Несмотря на наши святые старанья отравить им существованье, эти болваны не желают расстаться со своей постылой жизнью... (Интеллигентам.) А вы-то чего молчите? Или прикажете подбодрить вас розгой? Пойте, пойте, черт вас дери, вы, герои мозга!
Интеллигенты. Позвольте! Позвольте! Дайте хоть перевести дух! От этого пенья у меня уже язык распух! Ужасное занятие! Да еще по такой погоде! Пить! Я изнемогаю от зноя! А кроме того, не скрою, что предпочел бы музыку в другом роде. — Я не Тиртей, и все эти барабаны и трубы для моих ушей чересчур грубы; то ли дело в сторонке от боя по глоточкам впивать томную грусть гобоя или флейты нежные переливы, ибо поэт рожден, чтобы славить любовь, и мир, и златые нивы!
Полоний(вскакивая с места). Предатели! Арестовать их немедля!
Лилюли. Ах вот как, мои ягняточки! И вы тоже вздумали брыкаться! Не желаете больше блеять? Не хотите
(Здесь ее пение переходит в говор.) Ко мне! Ко мне! Скорей, кузина! Одним прыжком вскочи им на спину! Этих осляток пришпорь ударом костлявых пяток! Да они и сами пойдут, лишь бы над ухом вовремя щелкнул кнут! Славные ослики! Я их, честное слово, очень люблю, они все глотают, чем я их ни кормлю, — покладистый народ и предобрый! — только последний кусок, кузиночка, надо твоим уксусом сдобрить. Видишь, они уже разинули рты и шире держат карманы — ждут, чтобы им с небеси посыпалась манна. Ах, как они любят повиновенье! Так приступай же к делу, Общественное Мнение! Вззы! Вззы! Куси их! Куси! Свет рассудка в них погаси!
Издалека, со дна оврага, доносится вой автомобильной сирены. Этот вой, сперва тонкий, как визг пилы, но потом быстро нарастающий, непрерывный и неистовый, представляет собою как бы звуковую ось, вокруг которой, как облако пыли, вихрем кружится множество других звуков: крики, пронзительный свист дудок, злобный лай, стремительная дробь барабанов, дребезжание треугольников, звон бубенцов и глухие удары гонга. Вся толпа, находящаяся на сцене, на мгновение застывает с разинутыми ртами, оцепенев, словно загипнотизированная. Но, по мере того как этот ураган звуков приближается, коленки у всех начинают дрожать, зубы стучать, головы уходят в плечи как у мальчишки, когда он ждет затрещины. Полишинель припал к земле и так плотно втиснулся в углубление за камнем, что его совсем не видно — только торчит горб. Лилюли вспрыгивает на перекладину моста ближе к входу; она стоит, расставив ноги, и хохочет, простирая руки к тем, кто приближается. На сцену врывается толпа сатиров и обезьян. Они скачут и прыгают, наигрывая на визгливых маленьких флейтах и на свирели Пана какой-то пронзительный, отрывистый, дикий и шутовской, пляшущий мотив. Они появляются отовсюду, справа, слева, сверху, снизу, с одной стороны моста и с другой, сбегают по горным тропинкам, выскакивают из оврага. Они всех цветов — медно-красные, бронзово-зеленые, черные, как чугун, отливающие металлическим блеском. Бегут гурьбой, испуская прерывистые крики. В один миг они окружили обе толпы и все тесней сжимают их кольцом своего стремительного вихря. Кажется, что новые сонмы их прибывают с каждой минутой. Наконец, из глубины пропасти на повороте дороги при непрерывном вое сирены появляется фантастический автомобиль из вороненой стали: корпус посажен низко, спереди рог, как у носорога. На высоком сиденье без спинки, как на треножнике Пифии, сидит, свесив ноги, поразительная фигура — это богиня Лопп'их (Общественное Мнение). Она напоминает индусское божество и ту женщину с мертвенным лицом и воздетыми кверху руками, которую мы видим на картине Бёклина «Три всадника» (из Апокалипсиса), находящейся в Цюрихской картинной галерее, У нее блуждающие, остекленевшие глаза, груди и живот обнажены. Над тормозом автомобиля согнулся Дьявол Дюрера (Рыцарь и Смерть) с волчьими клыками и ушами, как у осла, зверь, который таится в первобытной чаще Человечества, — туда его загнал Разум, но он всегда настороже и тотчас выныривает на свет божий, когда придет его час (а час этот рано или поздно непременно приходит). Вокруг автомобиля эскорт из конных казаков с пиками наперевес и поднятыми нагайками. В тот миг, когда шум и вой достигают наивысшего напряжения, вдруг все смолкает и замирает на месте: ни звука, ни движения. Все застыло, как замороженное, — казаки в своих угрожающих позах, сатиры и обезьяны в момент прыжка, коленопреклоненные толпы, согнувшись до земли, женщины, спрятав лицо в завернутые на голову юбки. Мгновенье немой тишины. Затем богиня вдруг разом опускает руки, — всадники взмахивают кулаками и щелкают нагайками; обе толпы мгновенно вскакивают на ноги, и, подгоняемые сатирами и обезьянами, которые их толкают, кусают и щиплют, все — Галлипулеты с одной стороны, Урлюберлоши — с другой, — кидаются на мост со свирепым воплем, в котором нет уже ничего человеческого.
Авва-ва-а!
Обе толпы схватились на середине моста. Водоворот тел. Передние летят с моста в овраг, задние напирают, как обезумевшее стадо. Автомобиль становится носом к зрителю; на передней площадке автомобиля, опершись лапами о борт, скорчился Зверь Дюрера, как химера на раструбе водостока;
Пленные Мозги(поют и пляшут). Мы мозги, мы умы, мы свободные мужи, с характером железным, с душою гордой, гибкой и твердой, как шпага из толедской стали. Мы в огне закалены, мы всегда верны тому, кто нас держит. А что он хочет делать, это не наше дело — ему распоряжаться, а нам повиноваться. Кто сумел нас взять, тот — рукоять, а мы — лезвие острое и резвое. Рукоять меняется, лезвие сохраняется. И мы всегда рады колоть и когтить, кромсать и холостить в священном раже всех, кого прикажут, — рассыпать удары налево и направо, на виновных и на правых, на всех, кого хотите. А если повелите, то мы с готовностью в этом пире на закуску сделаем себе харакири.
Негр(который их подбадривает). Эй, мозги! Живей! Живей! Поклон! Прыжок! Выше! Выше! Гоп! Гоп! Гоп! Изгибайтесь! Извивайтесь! Животы вперед! Виляйте задом! Пяткою и носком, пяткою и носком топните, притопните, притопните, в такт танго! Вперед! Назад! Поклон! Прыжок! Выше! Выше! Выше!
Интеллигенты(глядя на них с высоты эстрады). Ах, как мне нравятся эти антраша — эти пируэты, эти па — когда выпятивши груди — свободные люди — все по команде, гоп, гоп, гоп, — как один, кидаются в боевой галоп! — Слава неграм белым и черным! — Слава их ляжкам выносливым и проворным! — Слава этим рыцарям — без страха и сомненья — нашей повелительницы — Общественного Мненья!
Общая свалка, крики и суматоха. Группа Галлипулетов одолевает Урлюберлошей, вытесняет их с моста и преследует на этой стороне оврага. Другая группа Урлюберлошей одолевает Галлипулетов, вытесняет их с моста и преследует на той стороне оврага. Преследуемые и преследователи взбираются на горные склоны и продолжают колотить друг друга, испуская воинственный рев. Тем временем Пленные Мозги, приплясывая, прошли вереницей по мосту, встретились на середине с другой вереницей Пленных Мозгов, которые двигались в противоположном направлении и теперь, все так же приплясывая, занимают место первых. Тем временем Интеллигенты на эстраде, наговорившись вдосталь, отдыхают, созерцая эту картину, утоляют жажду освежительными напитками и отирают пот после своих героических трудов. Но Зверь Дюрера, сойдя с автомобиля, медленно обходит кругом эстраду, поглядывая на певцов со своей сатанинской усмешкой. Этого достаточно для того, чтобы Интеллигенты торопливо кинулись к пюпитрам и возобновили песнопения.
Мало-помалу сцена пустеет. Сражающиеся скрылись на верхних уступах склона. На переднем плане виден лишь неподвижный автомобиль и на нем застывшая, как статуя, богиня; на эстраде — послушный хор Интеллигентов, внизу вереницы Пленных Мозгов продолжают свою пляску в глубоком молчании, напоминая гротескный фриз. Больше ничего нет. Впрочем, есть. Пониже, в сторонке, Жано по-прежнему трудится на своем поле. Зверь Дюрера зачуял его. Очень спокойно, неторопливо перебирая своими ослиными копытами, он приближается к Жано и останавливается в двух шагах, по-волчьи вывесив язык из раскрытой пасти. Жано, хотя и стоит к нему спиной, чувствует его дыхание. Он поднимает голову, оборачивается, видит застывшего в неподвижности Зверя и сам на мгновенье застывает, разинув рот и свесив руки; потом, согнувшись, втянув голову в плечи, избегая глядеть в сторону Зверя, быстрым шагом идет к своему ослу, который мирно пасется на травке, натягивает на него уздечку, садится верхом и рысит к мосту.
На мосту Жано сталкивается с урлюберлошским Санчо Пансой, пузатым и благодушным, который едет ему навстречу верхом на муле. Середина моста узка, проехать можно только одному. Оба всадника не имеют ни малейшего желания переходить к враждебным действиям, каждый охотно уступил бы дорогу другому, и они уже начинают обмениваться любезностями; все окончилось бы мирно, если бы не подзадоривающие их крикуны.
Жано(на своем осле)и Гансо(на своем муле. Все четверо сталкиваются нос к носу). Эй! Эй!
Останавливаются в недоумении и разглядывают друг друга.
Гансо. Славная погодка.
Жано. Только уж больно жарко.
Пауза.
Гансо. Ну, здравствуй.
Жано. Здорово!
Пауза.
Оба смотрят друг на друга, растерянно ухмыляясь.
Жано. Куда это тебя бог несет?
Гансо. Да так, вздумалось прогуляться.
Жано(показывая на своего осла). А я вот его вывел. Пусть, думаю, проветрится.
Гансо(вежливо). Красавчик! (Он имеет в виду осла.)
Жано(отвечая любезностью на любезность). Ишь, гладкий! (Он подразумевает мула.)