Линии Инги
Шрифт:
Инга засмеялась:
– Неужели?
– Да-да. Так и говорит. И заявляет, что всё равно я его Муза. Представляешь, я Муза этого романтически настроенного пенсионера? Слово то какое подыскал. Не зря вот говорят – седина бороду, а бес в ребро. Этому чудачу в ребро музыкальный бес угодил.
Инга пригубила из крошечной рюмочки густую, пахнущую терпкостью и закатным солнцем, рябиновку:
– Ба, он уже сколько лет за тобой круги по огороду наматывает, прости ты
Бабушка расправила на столе и без того идеально разложенную, кружевную салфетку:
– Да-да, душенька, может ты и права. Как тебе, варенье-то, милая? Это еще из прошлогодних запасов, твое любимое, абрикосовое с косточкой. Я тебе его с собой положу, и рябиновки, и пирога. Совсем тощей стала. На этот раз от гостинцев не отвертишься.
Инга вдохнула прозрачный воздух, впитавший запахи аптечной ромашки, мяты и бабушкиных балтийских духов. Все, что произошло накануне в городе с ее жизнью показалось чем-то незначительным, ненастоящим, пустым и прошедшим.
Бабушка села рядом, обняла ее. Инга положила ей на колени голову, и бабушка коснулась макушки, так же, как в детстве. Волна тихого счастья побежала по спине Инги, она обняла бабушку за крепкую талию и уткнулась в ее теплые коленки.
Та поправила сухой ладонью волосы внучки и спросила:
– Как ты поживаешь, душенька?
Инга подняла голову:
– Стараюсь справляться, ба.
– А ты знаешь, Ингушенка, не всегда стараться надо. Это я такую мудрость совсем недавно открыла. Ей богу, иногда можно и перестать стараться.
– Это как?
– А вот так. Не ладиться у тебя, положим, какое-то дело, ты и не усердствуй, может ведь само собой все уладиться. Или вовсе отложить его надо пока.
Вот у меня вчера не ладилось с поливом клубники. Вначале шланг прохудился, потом напор воды медленнее черепахи стал, а я, знаешь ли, ну очень хотела быстренько управиться и гости к соседке Зосе на сплетни-ягоды заскочить.
Так вот, не пошло дело. Я бы раньше упрямо бороться с этим бесовым шлангом стала, тут вот решила, да и леший с ним. Плюнула, бросила резиновую дугу окаянную, примерила шляпку, освежилась розовой водой и вышла в беседку компоту выпить. И что ты думаешь? Заходит ко мне за лопаткой этого старика внук.
– Это ты про Петра Аркадьевича и Пашку говоришь?
– Да-да, душенька, о них. Кстати говоря, Пашка огого как вырос, не Пашка, а целый Павел. Красавец, в отца, слава тебе господи, а не в деда удался.
Инга захохотала в голос:
– Бабуль, ну какая же ты еще девчонка у меня!
Бабушка тоже улыбнулась:
– Ну, не такая уж и девчонка, девушка в самом соку.
– Ба, так и чего дальше-то, со старанием
– Ах, да. Пришел Павлик за лопатой дедовской. Помнишь ли, раритетная, немецкая, аккуратненькая, складная. Он с ней за какими-то кустами диких цветов поехать задумал. Так вот, пошла я за железкой, а Павлуша увидел, что шланг, как змей контуженный брошен. Говорит мне:
– За что вы, Анастасия Ивановна, со шлангом так негуманно? Лежит на меня, смотрит почти по-человечески. Спасения жаждет.
Ну я ему в красках объяснила наше непонимание с чудищем резиновым. И что ты думаешь, душенька, и десяти минут у Павлуши ремонт не занял. Что-то прикрутил, закрутил, сбегал куда-то и шланг стал веселым, рабочим инструментом. Ты бы, кстати, милая к Павлику пригляделась получше. Жаль, уехал мой спаситель вчера.
Инга прищурилась, закачала головой:
– Теперь он уже не просто внук этого старика, а Павлик, Павлуша и даже целый Павел. Ну ты, бабуль, и непостоянная. Анастасия Ивановна, вы, стесняюсь даже предположить, сватать меня вздумали что ли? Тут, прямо на даче, намечается открытие филиала “Давай поженимся?”
Бабушка прогнала ладонью назойливую мошку:
– Ингушенька, ну какая же из меня сваха? Я человек прямой и точный, не зря главным бухгалтером столько лет отработала, я подсчетами и практическим раскладом мыслю. Вижу в людях спрятанное, настоящее.
Инга подняла голову к прозрачному небу, впитавшему теплое дыхание солнца:
– Ба, ну тогда, как счетовод счетоводу, скажи честно, на сколько лет Павлик, он же Павел, младше меня?
Бабушка добавила в рюмочки вишневки, подмигнула и ответила:
– А чего считать-то, там и складывать нечего. Всего четыре несчастных года разница.
– Вообще-то, пять.
– Ну, пяти нет, около. А мы, по женской математике, когда выгодно, в свою пользу округляем.
Анастасия Ивановна подняла рюмку, стукнулась с Ингой и добавила:
– За твое счастье, душенька. Но про Павлушу настоятельно рекомендую подумать. Ты знаешь, каким он красавцем стал – рослый, плечи широкие, руки сильные, кулачищи как у деда нашего, волосы русые, завиваются, ну красавец, милая!
– Бабуль, ну прекращай уже. Я его последний раз видела почти полжизни назад, как и он меня. Да и вообще, не до этого мне всего, не выдумывай, ладно?
Бабушка поправила прическу, сама внимательно и прицельно глянула на невеселую внучку:
– У тебя ничего не случилось, душенька? Как с работой, как с любовью дела обстоят?
– Ба, ты же знаешь, твоя внучка непризнанный писатель и поэт. Рифмует, в основном реквием с мечтами. Пишу на заказ, а заказов мало. Поэтому на работу выйду. Не зря же на филолога выучилась.
– Вот напрасно ты в аспирантуре не осталась. Уже бы кафедру возглавляла.