Лирика
Шрифт:
И судьба разворачивала…
Родился Алексей в селе Ивановка Кантемировского района Воронежской области. Потом семья переехала в Морозовку, что рядом с городом Россошь той же области. Алёше был год, когда отец, уйдя на
В войну погибли и отец, и отчим. Отчима в разговоре со мной Алексей вообще не вспоминал. Об отце редко говорил с обидой, больше — с печалью. Позже напишет пронзительные стихи о нём, взяв эпиграфом строки Лермонтова: "Ужасная судьба отца и сына жить розно и в разлуке умереть".
Ты оставил в наследство мне — Отчество, пряник, зажатый в руке, И ещё — неизбывную едкую память…Лермонтовская тема одиночество отца и сына перекликается и с лермонтовской сыновней гордостью за отца-гражданина. У Лермонтова: "Но ты свершил свой подвиг, мой отец…" У Алексея —
Пролетели годы. Обелиск. Траур лёг на лицо… Словно стук телеграфный Я слышу, тюльпаны кровавые стиснув: "Может быть, он не мог Называться достойным отцом, Но зато он был любящим сыном Отчизны…"Да, узнав о смерти отца, Алексей уже не винил его…
В 1947 году Алексей после школы поступил в Россошанское педучилище, где мы с ним и познакомились. Окончив училище, он не решился сразу рвать со своей специальностью учителя и поехал работать в Первомайскую семилетнюю школу Ново-Калитвянского района Воронежской области. Там он встретил свою первую любовь — учительницу русского языка и литературы Веру Опенько. Человек кристальной чистоты, она была дочерью героя гражданской войны Митрофана Опенько, о котором рассказал Гавриил Троепольский в очерке "Легендарная быль". Встреча с Верой была как просветленье для Алексея. По-новому "примеривал он к миру жизнь свою…". Но Алексея звало истинное его призвание, и они расстались. А Веру ждала болезнь и преждевременная гибель…
Узнав о гибели Веры, потрясённый, Алексей напишет горькие стихи, посвящённые её памяти.
Я не слыхал высокой скорби труб, И тот, кто весть случайно обронил, Был хроникально холоден и скуп, Как будто прожил век среди могил… А я стою средь голосов земли. Морозный месяц красен и велик. Ночной гудок ли высится вдали? Или пространства обнажённый крик? Мне кажется, сама земля не хочет Законов, утвердившихся на ней: Её томит неотвратимость ночи В коротких судьбах всех её детей.Вот какой ценой добывает душа поэта "железный стих, облитый горечью".
Потом — неудачная женитьба, развод… И лечение по известному рецепту — залить горе… Но такое "лечение" не помогало. Скорее — наоборот… "Неустроенность моя — бич мой", — не раз говорил он. Пришлось работать, переходя из одной районной газеты в другую. И всё же он много писал, и сколько в стихах его понимания человеческой души, сколько сочувствия людям. Пером журналиста он помогал тем, среди которых
Приходилось ему и отступаться от газеты."…9 месяцев работаю зав. клубом. Никогда за последние годы не чувствовал себя так облегчённо и спокойно. И, знаешь, у меня сейчас такое отвращение к прежней полутрезвой жизни, что не верю порой: неужели это со мной было?.. Сейчас много читаю и думаю. А думая, продолжаю писать. Есть уже пять рассказов, блокнот стихов и несколько глав повести в прозе. Я готовлюсь к новой жизни — и с трезвой головой…"
Если бы рядом с ним был любимый и любящий человек!..
И вот наконец радостная весть: "Я не один. За другим столом сидит человек по имени Рая Андреева и читает Шиллера — скоро летняя сессия, а она — заочница ВГУ (Воронежский госуниверситет. — М.Ш.). Работает в нашей газете; в апреле мы скрепили свой союз…"
А холод коллег по литературному цеху оставался. Передо мной письма Алексея 1969 года.
Начало года. Поиски работы. "Кругом глухо, не знаю, что деется на воронежском Парнасе. Литсреда — штука тяжёлая, и если что родится в тебе, то только вне её. Ладно, к чёрту. Потчую тебя стихами!"… Прекрасна эта строка на фоне "глухоты кругом"!..
"В Воронеже в будущем году должна выйти моя книжка "Во имя твоё" — вся новая, сорок стихотворений. Москва в плане утвердила, договор оформлен, но деликатнейший Андрей Гаврилович (Долженко, тогдашний директор издательства. — М.Ш.) с обворожительной улыбкой мурыжит мою душу вот уже которй раз, не выдавая 25 процентов аванса (положенные при подписании издательского договора. — М.Ш.). Вот и существуй в мире — прекрасном и яростном". В 1970 году книжка "Во имя твоё" так и не вышла…
В 1970 году Алексей Прасолов обращается с письмом в правление Союза писателей РСФСР: "…Я поэт, имею три сборника стихов… работаю над новой книгой… Работа в газете у меня на первом месте, литературное творчество — на втором. Ладно уж, ночь зато моя. Но ночью негде работать: я живу с женой на частной квартире… в перспективе (насчёт квартиры. — М.Ш.) пока ничего нет. Скоро у нас будет ребёнок, жить в таких условиях и писать невозможно. В Воронежской писательской организации лежит уже не первое моё заявление о квартире. Не первый раз я слышу посулы. И только…"
С этим письмом я, будучи консультантом правления, пошёл к его председателю. Было послано письмо Воронежскому областному руководству. Были звонки в обком партии, в отделение Союза писателей.
Ходатайство вело к успеху.
Когда Алексей получил квартиру, позвонил. В трубке слышалось тяжёлое дыхание. "Знаешь, я как-то и радости не испытываю. Но она придёт, радость… Рая скоро разрешится… В конце года ждём наследство…"
Помолчал и добавил, мне почудилось — улыбаясь: "Если будет сын, назову твоим именем…"
Я сказал ему "спасибо, Алёша", и никак не мог предположить, что близок… близок уход его…
Исполнилось его предчувствие-предсказание.
Я умру на рассвете, В предназначенный час. Что ж, одним на планете Станет меньше средь нас. Окруженье всё туже, Но, душа, не страшись: Смерть живая — не ужас, Ужас — мёртвая жизнь.Да, наверное, никто не предполагал… А думал ли он сам о петле?.. Видимо, да. Отсюда — "предназначенный час"… Неужели он предчувствовал ещё большую разобщённость людей?.. Позже я слышал, что ему предстояла операция в связи с болезнью лёгких…