Лис

Малышев Игорь

Когда рыжий понял, что его бросили одного, между небом и землей, прямо под бездонной синевой, над бесконечным сплетением ветров и веток, неба и жизни, он даже на мгновение замолчал. Но страх и непонимание происходящего перекосили его, схватили за сердце. Он заорал снова, задергался изо всех сил, пытаясь зубами достать до охвативших его пут. Прутья впились в него как пиявки, каждое движение лишь выстригало шерсть с кошачьих боков.

Стемнело, небо напоследок прояснилось, высыпали ледяным зерном первые звезды. Колесом телеги кочевника покатила по небу луна. Рыжий замолчал от усталости. Теперь можно было посмотреть вокруг.

Рассвет застал луну где-то на середине пути, она побледнела, но исчезать не собиралась. В небе до полудня был виден ее белый лик. Подул холодный жалящий ветер,

пробрал кота, укусил за вытертую прутьями голую кожу. Рыжий поежился и сглотнул голодный ком. Лис все не возвращался. Пошел дождь, сильный и холодный, как снег. Ветер стал плотным, как ладонь он хлестал каплями по голове, глазам, обвисшим усам животного, словно пробуя на прочность его продрогшее и голодное тельце. Кот вымок до шерстинки. Ему хотелось сжаться, чтобы не было так больно и холодно, но прочные путы не пускали, он мог только дрожать. Дождь бил его жгучими плетками воды, привязывая к боли, от которой щипало глаза. От своего бессилия и жестокости мира рыжий заскулил слепым котенком. Мир от этого не изменился, не сжалился над бедным, ведь вселенная могла быть только такой и никакой другой. Ей никого не было жалко, и никому она не хотела сделать больно. Непогода продолжалась весь день и всю ночь.

На утро дождь прекратился. Кот открыл глаза. С востока наползали тяжелые серые тучи. Полетел мокрый снег. Бес все не возвращался, наверное, забыл про пленника. Скоро снег облепил рыжего со всех сторон, охотно цепляясь за мокрую шерсть. Несчастный кот превратился в белый кокон. Он ослеп и оглох в этой жестокой белизне, снег не давал открыть глаз и забил уши до звона. К ночи он перестал ощущать себя, свое тело, ему показалось, что он уже умер и превратился в облачко, висящее в темной пустоте. Он не чувствовал ни головы, ни хвоста, ни лап, только пустоту внутри и снаружи. Ему вдруг стало не интересно, жив он и жил ли когда-нибудь вообще, есть ли вокруг что-то и было ли что-нибудь. Так прошел еще один день его заточения посреди бескрайнего мира.

К вечеру небо расчистилось, и появились набросанные в непонятном, но красивом порядке, звезды. Луна покатилась, как клубок шерсти - забава котенка. Рыжий не видел ничего этого, окутанный снегом. Он только почувствовал бесконечность и тишину, открывающиеся во все стороны. Они начинались внутри него, и он висел в них, нечувствительный к происходящему. Он понял, что его нет, и уже никогда не будет. С этим он и встретил утро.

Солнце взошло молодое и теплое. Оно взяло его в свои красивые руки и бережно, словно яйцо от скорлупы, очистило от снега. Рыжий приоткрыл глаза и сощурился от нестерпимого блеска - мокрый лес сверкал. Ему показалось, что он видит все в первый раз. В мире же ничего не изменилось, кроме самого кота. Что-то ненужное отслоилось от него вместе со снегом. Прошло ровно три дня, как он здесь оказался.

Верхушка ели чуть закачалась, и перед пленником появился Лис. Он бережно отвязал его, подул на вытертые прутьями полоски на боках, осторожно слез и поставил на землю. Освобожденный кот сделал два неуверенных шага и упал на живот. Полизал снег, отдышался, с трудом поднялся на слабые лапы. Ходьба давалась с трудом, но надо было идти, потому что хотелось жить. Ветки цеплялись за него, он старался не замечать их. Вскоре Лис потерял его из вида.

С тех пор в лесу стало на одного охотника больше. Это был поджарый быстрый зверь с темными полосками на боках. Он охотился на зайцев, птиц, белок. Подкрадывался очень тихо, как падающий лист, добычу хватал быстро, намертво. Когда наедался, ложился спать на толстых ветках деревьев, готовый вскочить в любую секунду, чтобы броситься на врага или жертву. В лунные ночи забирался на верхушки высоких деревьев и удивленно смотрел на небо, под которым спала земля. Наглядевшись, бросался вниз, едва цепляясь за ветки, падал на упругие лапы и растворялся в темноте.

Поп не пропал. Он убежал от своего старого дома, от разбитого колокола, оскверненной церкви и людей, предавших его. Он бежал по ночным лугам с невидящими глазами, пока не заблудился в лесу.

Когда очнулся, сел на землю, сгреб пальцами палые сосновые иголки, прижал колкие кулаки к лицу и заплакал. Он плакал долго, в голос, заходясь

и захлебываясь, как маленький. Ревел безнадежно, понимая, что что-то отныне и навсегда оборвалось в его отношении к вере. Все для него рухнуло. Храм, который он столько лет строил внутри, развалился, построенный на зыбучем песке замкнутости на себе, людях и их делах. Люди и Бог были для него двумя осями, на которых балансировало все сущее. Он всю жизнь стремился сблизить эти оси, соединить их в одну. Увидеть в человеке Бога и человека в Боге. Когда он лишился веры в людей, мир рухнул. Вера в Бога не смогла удержать его от падения. Может быть, он вообще перестал верить, он еще не понимал. Потому он не мог найти утешения и продолжал рыдать, даже когда кончились слезы. Потом он впал в какое-то оцепенение, жизнь в нем сжалась в угрюмый темный комочек, не больше паучка, и затаилась где-то в глубине тела. Дело было летом, и потому он не замерз, пролежав так три дня.

Поп пришел в себя, словно вынырнув из-под толщи вод, но первый вдох делать не торопился, опасаясь чего-то. Присел, повел головой, не замечая ничего. Встал на четвереньки и осторожно, как слепой, побрел вперед. Наткнулся на дерево, ощупал шершавый ствол, медленно поднялся по нему. Долго стоял, открыв глаза и качаясь от слабости. Когда взгляд его прояснился и стал осмысленным, он двинулся дальше. Через час набрел на заросли дикой малины, стал есть ее, жадно хватая ртом и урча, как медведь. Наевшись, забился в гущу кустов, где и заснул тяжелым сном.

Ему снились темные облака, катящиеся по низкому небу, откуда то и дело прорывались кривые, изломанные молнии. Черные птицы метались между ними, не зная, куда деваться, потому что земля тоже пропала. Ее залило горячей водой, под которой не осталось ничего живого. Птицы пытались улететь, но, куда бы они ни летели, их везде встречало бурное море с огромными, до облаков, черно-смоляными волнами, огненные горы и кровавое небо в ржавых тучах. Молнии попадали в птиц, и они, даже не успев вскрикнуть, комочками обугленных перьев падали в водяную бездну.

Человек проснулся оттого, что кто-то переступал костлявыми лапами по его груди, приближаясь к голове. Он не подал вида, что проснулся, и, стараясь унять бешено колотящееся сердце, стал прислушиваться к своим ощущениям от поступи, пытаясь понять, кто к нему пришел. Тяжесть показалась неожиданно большой, и он испугался. Медленно открыл глаза. Он едва успел заметить большой черный клюв, бьющий его в лицо. Если бы он отдернул голову чуть позже, то остался бы без глаза. Из рассеченной брови полилась кровь. Он замахал руками, закричал от ужаса. Ворон не испугался и продолжал бить своим крепким носом в лицо едва очнувшегося ото сна человека, ослепленного прямыми солнечными лучами. Птица вцепилась когтями в одежду на его груди, била крыльями и пронзительно каркала. Ее удары приходились рядом с глазами. Человек попытался отнять руки от лица, чтобы оторвать ворона от одежды, но тот словно врос в нее и продолжал долбить. Наконец, наверное потеряв веру в успех своего дела, ворон последний раз увернулся от рук, ударил, попав в переносицу, не спеша спрыгнул с груди и полетел над самой землей, почти задевая крыльями верхушки высокой травы и отливая черной сталью на солнце. Человек посмотрел на свои руки в крови. Он редко видел кровь, и только сейчас увидал, как она красива. Она текла по белым ладоням, капала на траву, бежала вниз по стеблям к земле и там терялась. Он неожиданно забыл обо всем. Забыл, что у него больше нет ничего: ни людей, ни церкви, даже Бога, может быть, тоже нет. Человек сидел и смотрел на капли, масляно падавшие с его бровей, лба, подбородка. Незаметно он уснул.

Утром он не смог открыть глаз, глазницы были залиты запекшейся кровью. Он ощупал лицо, покрытое сплошь грубой, шершавой коркой, не понимая ничего, и от этого пугаясь еще сильнее. Ему захотелось смыть это, но он не знал, где ближайший ручей или озеро. Он был один посреди огромного и неизвестного леса. Затерялся в его просторе и ослеп. Скуля и рыча, он принялся сцарапывать с себя бурые комья, затвердевшие за ночь. Он катался по земле от бессилия и боли, проклинал кого-то, бил руками о землю, царапаясь о колючки, вгоняя под кожу целые гребни заноз, и продолжал сдирать с себя слепоту вместе с кожей.