Лисье время

Гарнык Надежда

– Да мы уже всё согрели тебе, мам. – Зо указала на сервированный столик на колёсиках – и Татьяна Михайловна, и Зо хорошо готовили, особенно Зо. Но Татьяна Михайловна ещё любила убираться, Зо же ненавидела.

Татьяна Михайловна с тоской подумала, что придётся потом катить столик на кухню и мыть посуду, а ей бы достаточно одной чашки, без этих тарелок, ножей.

– Ты пей чай, мам. Только что подогрели.

– А вы?

Все стали уверять, что только что, буквально только что попили и посуду помыли. Странно, удивилась Татьяна Михайловна, не к добру.

Тут,

в комнате, развалилась на кресле дочь ветеринара Карповской – Стелла. Шикарные, как и у матери, кудри разбегались по плечам, спадали на грудь. Сидела скромно за столом комсорг и общественница Галя Клайда, увлекающаяся шитьём, ходила от серванта до занавесок, сунув руки в модные штаны-бананы, и самая близкая подружка Зо – Света Рябкова. Ещё сидела, как всегда внимательно поглядывая мышиными глазками-бусинками из-под очков, отличница Инна Вишневская. Девочек Татьяна Михайловна знала всех, а вот из мальчиков никого больше не знала в лицо. Может быть, тот чернявый – Чернявский, друг Стеллы, а тот пучеглазый – Пахомов, друг Чернявского… Наверное, так.

Татьяна Михайловна пила чай, хрустела горячими бутербродами с колбасным тминным сыром – на кухне у них стоял гриль-решётка, Зо всегда и всем делала такие бутерброды. Все восхищались, ни у кого не было такого гриля, это Татьяна Михайловна привезла из командировки, ей подарили на конференции.

– Ну что, ребята, что вы хотите сказать? Завтра лето, последнее ваше беззаботное лето. Через год разлетитесь-разбежитесь…

Татьяна Михайловна хотела ещё прибавить, что не надо искать простых решений, что все дороги открыты, но надо выбрать одну, свою, но опомнилась: во-первых, время непонятное, зыбкое, что дальше будет, неясно, да и что портить детям настроение – целый год до выпускных экзаменов. Счастливые, а не понимают, подумала она.

– Тут такое дело, – подошёл к креслу Татьяны Михайловны Виталик Зинов. – Короче, я подслушал разговор… можно я присяду на пуфик, напротив вас?

– Конечно, садись. И вообще: что ты, Света, ходишь, как голодный лис в вольере? Присаживайся! Мальчики могут на диван, со Стеллой.

Татьяну Михайловну забила дрожь, когда все, кто стоял, сесть отказались. У неё зазвенела ложка в чашке – от волнения пошёл озноб и мандраж.

– Вы не волнуйтесь, Татьяна Михайловна, только не волнуйтесь. Может, ещё всё обойдётся. Но, понимаете, папа звонил маме и сказал, что его рассчитали, завтра утром он переводится на другую работу, и чтобы ждали мы его с деньгами. Тогда мама спросила: это расчёт за май, ну, за майскую работу? А папа что-то ей ответил…

– Наверное, что за май уже заплатили?

– Именно. Вам тоже заплатили?

– Конечно. По двадцать пятым числам зарплату платят, а по пятым – аванс.

– И тогда он маме сказал что-то, я, конечно, не слышал, у нас только в большой комнате телефон, но вроде по разговору понял: лис наших под утро должны увезти на затравочную станцию, к лайкам и гончим. Я подумал, что не понял. Тогда Пахомов…

– Да я, у меня там отец знает кой-кого, он загонщик, больше по гончим, но и по норным [21]

тоже, по мелочи разной, – отозвался Пахомов.

21

Норные собаки – таксы и т. д.

– Лёш, расскажи ты.

– В общем, заказов много уже сейчас на охоту к осени, – сказал Лёша Пахомов, выпучивая ещё больше глаза. – Иностранцы в том году были, в этом году из Германии приедут, но неважно. В общем, собак разводят со страшной силой, и наших лис решили отдать туда.

– В вольеры для притравочных животных? – спросила Зо (для мамы спросила).

– Угу. Под утро перевозить начнут, чтобы к девяти всё шито-крыто. И никто не услышит, никто не узнает, станция-то за лесом.

– Не за лесом, а за подлеском, – поправил Виталик.

Татьяна Михайловна сидела и молчала. Она давно подозревала, что к этому всё идёт.

– Мама! Ну что ты молчишь?

– А как же, Виталик… Я сейчас разговаривала с твоим отцом. Он сказал: новые сокращения, а он сторожем на хлебозавод…

– Да? – удивился Виталик. – Нам с мамой он такого не говорил. Маме он точно сказал, что переводят его.

– А разве мама на хлебозаводе не договаривалась насчёт Вадима Виталича?

– Так мама там больше не работает, уже две недели как…

– Странно… – растерялась Татьяна Михайловна. – Вообще-то это подсудное дело, воровство государственной собственности.

– Дело в том, – это сказала Стелла Карповская, – мама как-то сказала, что по документам все лисы были забиты ещё осенью. Просто ваших не тронули в жизни, а на бумаге они забиты ещё прошлым годом.

– И Канадец прошлым годом? – возмутилась Татьяна Михайловна. – Его в августе только купили!

– Не знаю, Татьяна Михайловна, не плачьте, пожалуйста, мы сейчас пойдём туда и всех лис выпустим.

«Какие всё-таки у Стеллочки шикарные курчавые волосы, густые, целая грива, – подумалось почему-то Татьяне Михайловне, – вот она закалывает их на затылке, тёмные пряди, завитушки обрамляют её белое, бледное и кукольное, как и у матери, лицо. А как смотрит на неё тот долговязый умный мальчик. Он влюблён, это точно Чернявский, это он».

– Как выпустите? Там щенки. Они не смогут, они плохо питаются, их сожрут в лесу. Это же клеточные гибриды.

– Мама! Ты предлагаешь держать их в невольниках на затравке? Они же там от страха с ума сойдут. Их там сожрут в итоге.

– Но только постепенно, – проговорил кто-то.

Татьяна Михайловна как бы помешалась, она подняла на дочь своё лицо, крупный массивный нос в капельках пота, небольшие карие глаза с поволокой испуга и неизбежности:

– И Канадца?

– Ну мам. Всех!

– А Канадца?

– Мама. Без разницы, канадец или японец. Им всё равно.

– Да, – подтвердил Зинов. – Фабрика переключается на норок окончательно и бесповоротно.

– Не может быть!

– Пушнина от охотников как принималась, так и будет приниматься, клеточных лис просто не станет, – сказал Пахомов.