Лишний в его игре

Филипенко Алена Игоревна

— Я хотела пойти в художественную школу. А родители всегда доверяли только точным наукам. Конечно, они запретили мне поступать. Папа называл меня «своим соломенным разочарованием».

Я смотрю на черные волосы Катерины Николаевны и пытаюсь представить ее юной, с цветом волос как у Ярослава.

— Он разочарованно сказал, что ничего другого и не ждал от своей непутевой дочери. Они выбрали для меня другой университет, ГУЭФ, где папа уже был ректором. Факультет математики. Но я уперлась. Тогда они поставили ультиматум: не поступаю в ГУЭФ — они больше не хотят меня знать и видеть в своем доме. Я ушла, хлопнув дверью. Думала, что все смогу. У меня

будто крылья выросли, а самооценка была до небес. Но… Я провалила экзамены. Комиссия небрежно сказала, что я хоть и старательная, но посредственная.

— Они были неправы, — возражаю я, немного стесняясь собственных эмоций и мыслей. — Та картина… Она удивительная. Притягивает и не отпускает, в ней столько всего заложено. Я когда увидел ее, не подумал, что это вы нарисовали, но сразу решил, что ее автор мне очень близок. У нас много общего, кажется, что он меня понимает. Этой девочке, чтобы дотянуться до солнца, нужно сильно постараться. Она рискует упасть с этой огромной шаткой стремянки. Она может расшибиться… но продолжает упорно тянуться. Я увидел в ней себя. А теперь вижу вас. Я ведь прав? Вы рисовали себя?

— Да… — Но голос у Катерины Николаевны жесткий, в нем ни капли жалости к себе в прошлом. — Увы, солнце оказалось обычной лампочкой. Риск того не стоил.

— Почему? Что произошло потом?

— Несмотря на провал, я считала себя гениальной и думала, что всего добьюсь сама: мне не нужны ни родители, ни их деньги, ни художественная школа. Из дома я ушла, какое-то время слонялась по творческим коммунам, хипповала. Заработать на картинах, конечно, не получалось. Иногда удавалось подработать натурщицей. Но и то, — Катерина Николаевна добавляет с неудовольствием и стыдом, — приходилось позировать обнаженной. В общем, это совершенно не та жизнь «свободного художника», которую я представляла.

Я смотрю на ее руки, сжимающие руль, на тонкие бледные пальцы, ухоженные короткие ногти, покрытые телесным лаком. Воображаю, как она держит этими пальцами кисть, как они все пачкаются в красках. Пытаюсь представить ее юной, воодушевленной, искренне радующейся жизни. Она верит в мечту и будущее, считает, что у нее все получится… Интересно, знает ли Ярослав о прошлом своей мамы?

— Я не замечала, что жизнь катится на дно. С каждым днем все хуже. Я ушла из дома летом, и к осени вместо творческих коммун приходилось ночевать в каких-то притонах, убегать от милиции и питаться объедками из мусорных контейнеров. Однажды я будто посмотрела на себя со стороны, ужаснулась и решилась вернуться домой. До сих пор помню тот день: октябрь, ливень, я в летней одежде вся в слезах стою перед домом, колочу в дверь и кричу: «Мама, папа, простите меня!». Горит свет. Я знаю, они дома. И также знаю, что они не откроют.

Катерина Николаевна старается говорить непринужденно, словно пересказывает скучный фильм, но голос ее дрожит. А у меня в животе будто разрастается ледяная глыба.

— Я приходила каждый день, ждала их у дома. Хватала за руки, когда они выходили. Просила прощения. Но они смотрели сквозь меня. Я разочаровала их и стала для них пустотой. Я не знаю, как пережила ту зиму. Помню, в каком-то притоне меня научили греться газетами. Их нужно смять, чтобы создать прослойку воздуха, и засунуть под одежду и в обувь. А из картофельных очистков получается вкусный питательный бульон, если сначала их засушить и, помимо соли, добавить немного уксуса и сахара. А еще, — задумчиво продолжает она, — помню, как кто-то однажды бросил в меня камень, когда я копалась в мусорном контейнере

в поисках очистков. Как будто… я не была человеком или вообще живым существом. Возможно, так и было в тот период. Почти все мои человеческие потребности вдруг выключились, осталось самое базовое: желание добыть еду, воду, мало-мальское тепло и сон. И мыслей практически не было. Вот почему я помню мало деталей. Но те, что помню… — это Катерина Николаевна произносит с болью, — они как огромные шрамы.

Глыба все разрастается. Я просто заледеневаю изнутри.

— И что потом? — тороплю я.

Мне нужно услышать счастливый конец. Ведь с ней сейчас все хорошо?

— Родители вытащили меня сами. Нашли в каком-то притоне. Я была больна, меня лихорадило, я совсем не помню ничего из этого. Пришла в себя уже дома. Родители хотели меня проучить, показали, что может быть, если я не буду слушаться. И урок я выучила хорошо. Родители знали, как мне лучше, а моя глупая мечта меня чуть не убила.

Последние слова она говорит на автомате, словно заучила текст. Мне незачем спрашивать, что было потом.

— Ярослав, конечно, не знает о моем прошлом, — добавляет она тихо, с горечью. — Ведь его бы это раззадорило. Я всю жизнь боялась, что он увяжется за какой-то призрачной мечтой, которая его угробит. Я не могла этого допустить. Слишком хорошо помню ужины из картофельных очистков.

Я думаю о ее истории несколько дней. Во мне сражаются разные эмоции — они находятся на разных чашах весов, и перевешивает то одна, то другая. И это мешает мне нормально жить.

Если я останусь с Катериной Николаевной, у меня начнется другая жизнь. Мне не придется работать во время учебы, не будет стыдно приводить друзей домой. Наверняка друзей у меня появится много, ведь барьер из нищеты между мной и другими падет. Начнем ходить в кино и пиццерию, я смогу дарить им нормальные подарки… Я заживу полноценной жизнью. Перестану числиться в изгоях.

Но тогда Ярослав вряд ли вернется в семью. А ведь он не готов жить отдельно. Конечно, это не только его вина. Катерина Николаевна никогда не давала ему побыть самостоятельным, осознать ответственность за свои действия. Да и уход отца повлиял. Без отца он чувствует себя брошенным, боится одиночества. Как он сможет строить жизнь рационально? Одиночество мучает его, сбивает с курса. Он может наделать глупостей.

Уверен, уже скоро Катерина Николаевна простит его за украденные деньги. Возможно, даже первая уступит, попытается вернуть его. Но он не вернется, пока есть я: в этом я уверен. Он не захочет делить свою семью со мной. Либо он, либо я. Смогу ли я наслаждаться беззаботной жизнью, зная, что жизнь Ярослава идет по наклонной?

Вспоминаю слова Катерины Николаевны, которые она сказала, когда мы за завтраком обсуждали Ксюшу и Антона. Чувства — это математическая задача. Я явно рад тому, как круто изменилась моя жизнь. Но также и переживаю — из-за Ярослава.

Я даю своей радости оценку в 7 баллов из 10, а тревоге и грусти… 10 из 10.

Вычитаю из первой оценки вторую и делаю вывод.

Я не должен был рушить их семью и теперь хочу все исправить. Я хочу примирить Катерину Николаевну и Ярослава и исчезнуть из их жизни. Только тогда я найду покой.

Я всегда был в их семье чужим, таким и останусь.

Я пишу два письма: одно — для Катерины Николаевны, второе — для Ярослава.

Катерина Николаевна, когда вы прочитаете это письмо, я буду уже далеко. Не обижайтесь на меня за это решение. Оно далось мне тяжело. Но иначе я просто не мог.