Лисий хвост. Крепость гремящего ущелья. Книга третья
Шрифт:
Кроме двух мужчин при лечебнице жил мальчик, мечтавший выучиться на врача, но он был ещё слишком юн и слаб, чтобы выносить всю нагрузку. Почти каждый день приходили три-четыре пожилые женщины, которые убирались в доме, готовили и стирали. Иногда они помогали при перевязках, поили больных снадобьями и выполняли другую работу по хозяйству.
Наёмника не пугали разверстые утробы, кровь и жуткие ранения. Во многих случаях он почти наверняка мог сказать, каким оружием они были нанесены и вообще есть ли хоть малейший шанс у раненого. Нага оставался равнодушен к стонам и крикам, ничьи страдания не вызывали
И всё же главное внимание Нага уделял Мунку. Юноша приходил в себя и снова впадал в бессознательное состояние. К счастью, припадки с ним больше не случались, однако он был почти не в состоянии подниматься с постели и самостоятельно принимать пищу. В те минуты, когда его разум немного прояснялся и молодой человек словно пытался стряхнуть с себя наваждение, Мунку всё равно плохо понимал, что с ним происходит и где он находится. Он несвязно говорил, отвечал невпопад, быстро утомлялся, хватался за голову и вновь падал на подушку, после чего быстро засыпал. Так и проводил он большую часть суток во сне, иногда беспокойном, иногда мирном.
Юноша почти не успевал что-нибудь поесть, в основном лишь просил подать ему воды. Чем короче становились периоды просветления, тем меньше пищи он потреблял. Нага всерьёз беспокоился о том, чтобы принц не отощал или вообще не умер от голода. Однако, голодание не оставляло ни малейшего следа на теле Мунку. Оно оставалось всё таким же сильным и не только не увядало, но, напротив, иногда казалось, что мышцы наливаются и твердеют.
Если Нага пребывал в беспокойстве, то Ган Жуну наблюдение за степняком и описание его состояния доставляло настоящее удовольствие. Он посещал Мунку чуть ли не каждую свободную минуту, с удовлетворением отмечал все произошедшие с ним изменения, неизменно продолжая бормотать себе под нос рассуждения и даже ведя споры с самим собой.
Ган Жун ежедневно приказывал Наге обмывать тело юноши, чтобы оно оставалось чистым, а сам разминал руки и ноги Мунку. Через несколько дней пребывания в доме врачеватель побрил степняку голову, чтобы лучше прощупать её и убедиться, касаются ли её какие-то изменения.
Лекарь сдержал своё слово и брал с Наги весьма умеренную плату за уход, обеспечивая при этом и его самого, и Мунку крышей над головой и разделяя с ними стол. Часто по вечерам Ган Жун доставал кувшин вина и приглашал Нагу разделить его с ним. Тогда двое мужчин сидели на веранде дома, молча пили, курили трубки и смотрели в звёздное небо. Они не зажигали огня, чтобы никакой другой приземлённый свет не затмевал чистого сияния небесных светил.
Наге начинало нравится такое житьё-бытьё. Он справлялся со своими обязанностями и не находил их обременительными. Вечерние посиделки с вином настраивали его на философский лад. Глядя на звёзды, он всякий раз вспоминал чудесную пещеру, стены и потолок которой представляли собой остов
В один из таких вечеров Ган Жун нарушил молчание. Такое случалось очень редко, двум мужчинам было не о чем говорить, если дело не касалось приёма больных и раненых, поэтому Нага был удивлён.
– Я заметил, – сказал лекарь, – что мышцы у парня стали крепче, а сам он как будто тяжелее. Каждый день, когда я разминаю его, мне всё труднее переворачивать его и управляться с его ногами-руками. Это странно, но очень занимательно.
– Ты уже разобрался, чем он болен? – спросил Нага. Мужчины уже давно перешли на «ты».
– Определённо могу сказать, что это не падучая. Нервное расстройство, вероятно. Но удивительно то, что юноша лежит и почти ничего не ест, а тело его наливается силой. Всё должно быть совершенно наоборот. Он должен бы худеть, хиреть и умирать. Если же не знать, что парень не приходит в себя уже не одну неделю, то можно подумать, что перед нами молодой человек в самом расцвете сил, который просто спит.
– Мне тоже так кажется, когда я обмываю его. Это и вправду очень необычно. Но он и сам парень необычный.
– Что ты хочешь сказать? В чём его необычность? – оживился Ган Жун.
Нага понял, что сболтнул лишнего. Это вино и покойная жизнь развязали ему язык. Придётся выкручиваться.
– Он из благородной семьи, – отвечал наёмник. В темноте легко врать или недоговаривать. – А я слышал, среди аристократов нередки болезни нервов и рассудка.
– Да, ты прав. Есть такие семьи, которые, чтобы сберечь чистоту рода, разрешают детям вступать в брак меж собой. Но вместо чистоты они получают лишь дурачков или полоумных. Шима из такой семьи?
– Нет, насколько я знаю. Я служил у них. Могу сказать, что его дед и брат деда любят насилие, иногда с радостью предаются ему. Знаешь, насилие ради самого насилия, особенно дед. Оба те ещё говнюки, хотя глупыми их не назвать. Скорее наоборот, они умные и рассудительные люди, от которых лучше держаться подальше.
Ган Жун ничего не сказал в ответ. Только через минуту он промолвил, вновь как бы рассуждая:
– Такое тоже бывает, что страдают дети или внуки в благородных семьях. Поколение идёт за поколением, с виду всё хорошо. Небольшие отклонения, склонности и зависимости, но ничего слишком необычного. А в какой-то момент вся та дрянь, которая копилась в отцах и дедах, матерях и бабках, воплощается в их отпрысках.
Лекарь умолк. Нага тоже. Больше они не перемолвились ни одним словом в этот вечер, предаваясь каждый своим думам.
На другой день Нандун, и без того кипевший, пришёл в ещё большее движение. По улицам потянулись вереницы вооружённых людей, всадников и пехотинцев. Все они шли под чёрными знамёнами с белой звездой посередине – эмблеме, которую избрал Дондо. «Путеводная звезда, ведущая в новый мир»,– так называли повстанцы свой знак.
Все эти войска устремлялись на восток, начиная поход против власти императоров в Красном городе. Война разгоралась, перекидываясь из западных областей на всю страну.