Лист Мёбиуса
Шрифт:
На вопрос о Пенте Саксакульме она ответила желчно, дескать, вовсе не нанималась караулить этого пропойцу, впору уследить за движением поездов; впрочем, Моорицу все-таки удалось узнать, что химик вроде бы бьет баклуши где-то на юге.
Одно лишь оставалось доктору — оставить женщину в покое.
Он вышел из пропахшей кислятиной комнаты на свежий воздух и подумал, что тот, кто скрывается в таком месте, в такой берлоге, вероятно и впрямь должен подсознательно мечтать об амнезии. Что больше всего встревожило доктора Моорица? По всей вероятности то, что женщина нисколько не стеснялась своего
Бедный Саксакульм! Славно и тщеславно пишет он о своей; юности, а какую жизнь влачит сейчас… Карл Моориц представил себе, как мимо станции мчатся поезда — разумеется, без остановки, — устремляясь к большим, залитым огнями городам, и как химик просыпается от перестука колес, затихающего вдали, выходит едва одетый по малой нужде; вероятно, он провожает взглядом огни уносящихся поездов, направляет бледно-желтую струю алкоголика на куст сирени и сплевывает на листья сгусток слюны, отдающий желчью. Жалкая жизнь.
И еще очень жаль, что доктор Моориц не может помочь таким людям. Ну какой от него толк, если он собственной жене… Да что тут говорить!
…Наконец поезд подходит к месту назначения.
Перед станционными постройками прохаживается женщина в растянутых чулках. Большая красная фуражка на голове производит впечатление гротескное и печальное.
Кроме доктора из состава выходит еще один пассажир — старуха с огромной корзиной, из которой торчит любопытная гусиная головка.
Карл Моориц бочком проскальзывает в здание вокзала, радуясь тому, что начальник станции его не заметила. А может, ему стоило бы подойти к этой служительнице в красной шапке, нисколько, впрочем, не смахивающей на Красную Шапочку, и спросить, не показывался ли Пент Саксакульм. Вдруг он и сейчас еще здесь? Все же доктор предпочел прогорклую мыловарню. И направился к ней, решив по дороге заглянуть к Пенту домой.
Во дворе большой черный пес принялся истошно брехать на дипломированного медика, стал прыгать на цепи и рычать. Глаза его горели зеленой ненавистью. В собачьем монологе присутствовали пронзительные короткие гавканья, переходящие в длинные очереди, словно выстраиваясь во фразы. Карл Моориц внимательно слушал и пытался разобрать, в чем его корят. Может быть примерно в следующем:
— Гад! Где твой ошейник! Как от тебя пахнет! Тебе даже ногу на столб задрать неохота! Дуролом! Хозяина на тебя нет! А щенки у тебя есть? Гавкать ты не научился, слоняешься по белу свету, нацепив брюки… Вся шерсть вылезла! Рррр…
Сольная партия барбоса получила отклик — открылась дверь развалюхи, которую Карл Моориц однажды уже посетил, и на жалобно заскрипевшее крыльцо вышел рыхлый мужчина в мешковатых тренировочных штанах и майке, некогда, по-видимому, голубого цвета. Он был заросший и лохматый, и если утверждают, будто со временем собака начинает походить на своего хозяина (или наоборот — хозяин на собаку), то на сей раз так оно и было. Да и настроение хозяина не слишком отличалось от собачьего.
— Кого вам надо? — рявкнул он раскатистым басом.
— Пента Саксакульма, — несколько виновато ответил Карл Моориц. — Он должен жить здесь… —
— И живет, черт дери! Я Пент Саксакульм, и что из того?!
— Вы!? — Карл Моориц, опешив, замолчал. Чего нельзя сказать о псе, продолжавшим свой монолог.
— Так вы… вы, значит, ездили на юг?
— Было дело! И что из того?! — Опять «и что из того?!»
Карл Моориц только теперь заметил, как сильно загорел мужчина — да уж, под прибалтийским солнцем столь ровного, бронзового загара не приобретешь.
— Ну так чего вам надо? — Вид у мужчины был такой, что он вот-вот захлопнет за собой дверь да еще и на замок запрет.
— Может, пригласите в дом?.. Если вы и правда Пент Саксакульм (после подобного сомнения загар на лице мужчины еще чуточку потемнел), а вы, конечно, Пент Саксакульм, — поспешил выкрутиться доктор, — то двумя словами не обойдешься.
Мужчина что-то буркнул, почесался еще — через ту же самую дырку (кстати, в то же время и с тем же усердием начал чесаться большой пес), — но все же освободил дверной проем, почти целиком закрытый телом.
— Ну так входи…
Карл Моориц не заставил себя ждать.
В сумеречной комнате пахло как в гареме… Мы хотели сказать, что кто-то явно злоупотреблял здесь одеколоном. Когда глаза привыкли к темноте, доктор заметил на подоконнике пяток пустых флаконов из-под «Тройного»… И еще здесь, по-видимому, питали пристрастие к пиву, потому что, весь угол был заставлен порожней посудой.
— Тут, черт дери, какая-то путаница… Один идиот позвонил мне из сумасшедшего дома, представляете себе… Я подумал, кто-то шутки шутит, а выходит, меня разыскивали вовремя отпуска. Да вы еще вдобавок. Кто-то, очевидно, заварил кашу. Пива хочешь?
Карл Моориц решил принять это предложение.
После долгих поисков мужчина поставил на стол кружку с большой красной розой, но без ручки. К счастью, у доктора не было возможности убедиться в чистоте посудины, поскольку ее тут же наполнили пенящимся пивом. Даже пролили на клеенку, где тоже цвели большие красные розы. По-видимому, хозяин страдал розоманией. Между прочим, себе он даже стакана взять не удосужился, а жадно припал к горлышку, причем кадык заходил вверх-вниз с удивительно большим размахом: то исчезал в ложбинке на груди под вырезом, майки, то поднимался так высоко, что, надо полагать, попадал прямо в рот. Настоящий насос.
— И впрямь чушь какая-то. Конечно, если вы на самом деле… — Тут Карл Моориц тоже хватил пивка. — Видите-ли, это я звонил, когда вы бросили трубку на рычаг. И я вовсе не шучу, когда говорю, что я действительно врач и работаю в Таллиннской психоневрологической больнице.
— В дурдоме, — счел нужным уточнить мужчина.
— Пусть будет так. И у нас находился один пациент, утверждавший, будто он Пент Саксакульм.
— Черт дери! — Возглас прозвучал воинственно — Лжесаксакульму явно непоздоровилось бы, находись он здесь. — Значит, прикрывался моим честным именем!