Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры

Лавров Илья Михайлович

Николай непонимающе посмотрел на Таню, пожал плечами и распахнул дверь. То, что он увидел, поразило его. В сумрачной комнате был такой ералаш, как будто хозяева переезжали на другую квартиру. Неуютом дохнули на него окна без штор, стол без скатерти, прислоненные к стене никелированные спинки кровати и сетка. Чемоданы перемешались с какими-то узлами, на холодильнике стоял приемник, на табуретках лежали стулья вверх ножками.

Мать сидела за одним концом голого стола, отец за другим.

Таня увидела пожилого грузного мужчину с простоватым, крестьянским

лицом и еще довольно молодую красивую женщину, очень похожую на Николая. У нее были темные волнистые волосы, ярко мерцающие черные глаза и усики на смуглом цыганском лице. Полнеющую, статную фигуру охватывало белое платье без рукавов. На выпуклом предплечье выступали две изюминки — прививки от оспы.

— Что это у вас за разгром? — вместо приветствия спросил Николай.

Спорившие резко повернулись на голос. Отец — Сергей Вавилович — ошалело откинулся на спинку стула, обветренные толстые губы его задрожали, светлые ресницы захлопали, и он глухо, прерывисто проговорил:

— Вот, сынок… Уходит от нас мать…

Несмотря на крупную, грузную фигуру, он казался совсем беспомощным.

Мать — Клара Евгеньевна — страдальчески сморщилась. Жаркая, до испарины, краска обдала ее лицо. Таня увидела, что она сидела, сняв белые туфли. Они, наверное, жали. Ноги судорожно тыкались в туфли. Наконец Клара Евгеньевна обулась и, быстро подойдя к сыну, обняла его, поцеловала несколько раз и тяжело прошептала:

— Почему ты не предупредил телеграммой?

— Как же ты это… — начал было Николай, но мать остановила его:

— Потом, потом…

Николай выдвинул перед собой Таню и пробормотал:

— Вот… познакомьтесь — Таня Инютина… Моя… — Николай замялся и ничего больше не сказал.

Все некоторое время молчали, не зная, что делать и как себя вести. В этой тишине только раздавалось тихое мяуканье где-то закрытой кошки.

Клара Евгеньевна как-то заметалась на месте, хватаясь то за плечо сына, то за Танины плечи. А Сергей Вавилович так и сидел, безвольный, раздавленный. Он облокотился о стол, сжал голову руками, чтобы, должно быть, не видеть весь белый свет. Николай смотрел на него изумленно.

А Тане было стыдно и хотелось убежать, словно это она совершила что-то плохое. Ее присутствие сделало все происходящее еще более ужасным. И это ее мучило. Не замечая, она перекладывала и перекладывала с руки на руку свой шуршащий красный пыльник.

Первой пришла в себя Клара Евгеньевна.

— Милые вы мои, милые вы мои, — горячо зашептала она, обняв их сразу обоих. — Как я рада, что вы приехали! Ничего, ничего… Не обращайте на нас внимание. Мы тут сами… Идите сюда. Коля, веди гостью в свою комнату, — и она повлекла их в раскрытую дверь.

Комната, должно быть, сохранялась в прежнем виде, ожидая хозяина. Здесь было чисто. Стояла застланная кровать, письменный стол, на стене висел ковер, другую стену занимали полки с книгами. Окно размахнулось чуть не во всю стену; такие окна зовут «итальянскими».

— Пока отдыхайте, а я… А мы сейчас…

И она вышла, плотно прикрыв за собою

дверь.

Таня села посреди комнаты на свой чемодан, облокотилась, на колени, подперла лицо ладонями. Сидела будто на вокзале.

— Фу, как нехорошо! — выдохнула она. — Им и так… А тут мы еще.

Щелкнув зажигалкой, Николай закурил, шумно выпустил дым, быстро подошел к окну, не задержавшись возле него, метнулся к дверям, обескураженно поскреб в затылке.

— Ну, выкинули номер старики! Убили! Это надо же! — воскликнул он.

В комнате, где еще недавно шел дележ, стояла мертвая тишина. Николай сел на пол у Таниных ног, как садятся на траву, обхватил руками колени.

— А ведь они любили друг друга… По крайней мере, так мне казалось, — заговорил он в недоумении и, словно пьяный, непонимающе огляделся вокруг.

Таня, успокаивая, прошлась рукой по его жестким кудлатым волосам.

— Сколько же ей лет? — задумчиво опросила она.

— Сорок, кажется… Пора бы уж и… А тут вон что… Ладно! — Он поднялся с пола. — Ты посиди здесь, а я пойду разведаю обстановку. — Уже у дверей он пробормотал: — Ну и ну, выкинули фокус…

Таня подошла к окну, смотрела через огороды на близкий лес. Доносилось печальное кукованье. «Зачем мы сюда приехали!» — затосковала она. Над головой противно ныли комары.

Таня с недоверием осмотрела комнату, прошлась по ней и почувствовала себя здесь чужой и ненужной. Она звонко хлопнула в воздухе ладонями, убила комара, еще раз хлопнула. И вдруг ей отчаянно захотелось домой, где все было таким привычным, родным, еще хранящим тепло отца.

Николай долго не возвращался. В соседней комнате слышались шаги, голоса, какие-то стуки: вот что-то упало, а вот вроде бы тарелки и вилки забрякали.

Наконец Николай пришел. Его возбужденное лицо было в испарине.

— Заждалась? — спросил он, улыбаясь и раскатывая засученные рукава. — Ты уж извини за всю эту заваруху. Мне так неловко перед тобой… Нежданно-негаданно влетели в эту тяжелую историю.

Они присели на кровать.

— Уходит она к какому-то инженеру. Батя обрисовал мне его так: небольшого роста, болезненный, сравнительно молодой и красивый. Но, слушай, самое главное: жена его утонула, и остались у него на руках два мальчонки. Это что же такое происходит?! Это уж какая-то достоевщина! Из жалости, что ли, она взваливает на себя чужих детей?

— Вполне возможно, — сказала Таня, но тут же задумчиво добавила: — Хотя едва ли — только из жалости…

Она смотрела в окно, а за ним уже стояла белая нарымская ночь. При ее свете вполне можно было читать. Таня и не знала, что здесь бывают такие призрачные, белые ночи. Горела далекая, бледная и бесконечно печальная заря. Из близкой тайги долетало щемящее сердце кукованье. Должно быть, кукушка принимала эту ночь за день.

Таня замерла, напряженно потянулась к окну. За решетчатой оградкой стоял невысокий человек в белом плаще с поднятым воротником. Сначала он смотрел в сторону крыльца, а потом медленно пошел по тротуару перед домом.