Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры
Шрифт:
— Папа, мне холодно, — сказала Дашенька и обхватила его руками, прижалась щекой к боку. Голос ее прозвучал тоскливо. Огромность реки и приближение ночи подавляли ее. Среди этих просторов, лесов, опасностей и загадок у нее была только одна защита, один родной человек.
Вьюков понял ее.
— Замерзла? Прохладно… От реки прохладно, — проговорил он, садясь на песок и развязывая рюкзак.
Лет четырех Дашенька говорила не «рюкзачок», а «курзачок».
Вьюков вытащил вязаные синие брючки и такую же курточку
— Давай, давай, — добродушно пробормотал Вьюков.
От его голоса и улыбки приближающаяся ночь перестала быть страшной. Дашенька удивилась:
— И почему это всегда с тобой так хорошо?
Он засмеялся и нажал кнопку ее носа.
Где-то за тальниками была деревня. На берегу лежали опрокинутые лодки, другие колыхались на воде, прикрепленные цепями к вбитым кольям.
Стемнело. Прошли на пустой дебаркадер. На его степе висели красные пожарные топоры, огнетушители и красные ведра, которые не поставишь, — днища у них выпирали конусами. Ведер было много. Они тихонько погромыхивали в такт колыханию дебаркадера на волнах.
Пароход по расписанию должен был прийти через два часа. Вьюков сел на голубую решетчатую скамейку, Дашенька забралась к нему на колени, свернулась клубочком. Он обхватил ее руками.
— Хорошо как! — сонно сказала Дашенька. — Это мы с тобой путешествуем?
— Да, странники мы, — откликнулся он, и рука его ощутила, как бьется ее сердце.
На том берегу, из-за черного, зубчатого забора леса высунулся краешек луны. Пляшущий костер озарял там избушку, сидящих у костра рыбаков и полувытащенные на берег лодки. Костер плясал яростно, развевались его рыжие космы и рыжая рубаха.
Пронзительная точка в сердце стала расти, увеличиваться, а простор вокруг начал уменьшаться. Появилось лицо Люси, но Вьюков тут же отогнал его. Обычно он не чувствовал своего сердца, а сейчас будто взбежал на гору.
— Папа, расскажи что-нибудь! Я люблю, когда ты рассказываешь, — прошептала засыпающая Дашенька.
В темноте плескалась о борт дебаркадера бегущая вода, погромыхивали на стене ведра.
— Как ты думаешь, есть звуки в глубинах морей и океанов? — спросил Вьюков, убирая волосы со лба Дашеньки.
— Там вода, рыбы, а они молчат… — Губы у Дашеньки совсем ослабли, плохо двигались. Вьюков знал, что и пальцы ее сейчас уснули, она не сможет сжать их в кулачки.
— Вот и не угадала, — продолжал он. — Ученые придумали приборы. Эти приборы стали ловить в воде разные таинственные звуки. Оказывается, их издают рыбы. Они разговаривают.
Дашенька тихонько-тихонько засмеялась, слушая новую сказку.
— В глубинах нет тишины, там много звуков, сигналов. А в Южной Америке даже поющую рыбу нашли.
Ночью она высовывает морду из воды и издает печальный, протяжный звук. Поет.
—
— А недавно приборы поймали в океане звуки, еще неизвестные ученым. В глубинах раздавалось глухо: бум, бум, бум! Долго ученые ломали головы: что же это за звуки? И наконец поняли. Знаешь, что это было?
Губы Дашеньки шевельнулись, они беззвучно сказали «нет».
— Это стучало сердце кита. А оно весит несколько сот килограммов. В глубине океана звучали его удары.
Рука Дашеньки поползла по груди отца, остановилась. Рука тихонько вздрагивала. Вьюков опять услышал свое сердце…
Очнулась Дашенька от голосов, от света и топота. К дебаркадеру приставал «Храбрец», небольшой старенький пароход, весь усыпанный огнями.
Улыбалось похудевшее, бледное лицо папы. Он осторожно опустил ее на ноги, поправил на ней сползшую шапочку, а Дашенька валилась и тихонько, хрипло, со сна, смеялась — так ей почему-то стало радостно.
Держась за руку папы, она шла по зыбкому мостику. В страшной щели между дебаркадером и пароходом бурлила черная вода.
Под ногами вздрагивала палуба, узенькая железная лестница ныряла в живот пароходика, а там пылали какие-то печи, освещая голых по пояс, чумазых людей, шевелились, дышали, погромыхивали машины. Оттуда била жаркая струя, пахнущая гарью. А потом Дашеньку обдало холодом с реки. Дашенька то засыпала на ходу, то просыпалась и все время чувствовала, как любит папу.
Люди, топая, переговариваясь, волоча мешки и чемоданы, спрятались в каюты под палубой, а они, чтобы все видеть, остались на палубе, открытой со всех сторон. Только над головой был брезентовый палубный тент.
Дашенька стала дрожать от ветра, и ей очень захотелось домой, к маме. Она почувствовала себя такой несчастной, бездомной, что заплакала.
— Устала? Эх ты, путешественница, — ласково проговорил отец, расстилая спальник на скамейке.
Дашенька забралась в него, папа застегнул мешок до самого ее подбородка. Голову охватывал ватный колпак. И опять Дашеньке стало уютно и весело, она совсем проснулась, задрыгала ногами в мешке.
— Разгулялась? — спросил отец. — А ты посмотри на реку. Ты еще не видела Обь ночью. — Говоря это, он вспомнил, что и он-то все это видел давным-давно.
Они уже отчалили. Несмотря на глухую ночь, Обь жила: большими и малыми созвездиями проплывали пароходы, катера, баржи-самоходки. Реяли, прыгали над водой огоньки бакенов, а на берегах и островах пылали рыбачьи костры.
Дашенька смотрела по сторонам, всему дивилась, и Вьюкову глаза ее казались взрослыми.
Когда проплывали мимо небольшого городка, с берега запахло сосновыми бревнами, от маслозавода — подсолнечным жмыхом, от пекарни — горячим хлебом.
— Вкусно пахнет, — сказала Дашенька.