Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры
Шрифт:
Раньше они пронизывали душу тревожной тоской о несбывшемся, а теперь вот ничего: спокойнехонько жилось здесь Чибисову и его жене. Румяные, свежие от лесного воздуха, от речки, от грибов и ягод, они и не замечали, что стареют…
Проводник приносит чай, длинные плиточки сахара в цветных обертках. Чибисов не торопясь пьет и сразу же курит и среди этих вечереющих метельных полей, в летящем вагоне чувствует себя как дома.
Галина Семеновна интересуется его жизнью, и он добродушно не рассказывает, а как-то
— О, черт… И вечно что-нибудь такое со мной, — сконфуженно улыбаясь, бормочет он. Галина Семеновна трясется от смеха и подбирает осколки…
Умывшись и переодевшись в пижаму, Чибисов неуклюже взгромождается на верхнюю полку, натягивает на себя чистую простыню. Его мягко колышет. И он легко и быстро засыпает.
Засыпает и Галина Семеновна, — лицо ее делается смешливым, молодым, как будто она видит развеселый сон. Все ее пышные округлости под простыней вздрагивают, словно от смеха…
Сквозь сон Чибисов чувствовал, как поезд останавливался, через окно доносились голоса, звяканье молотков, объявления по радио о посадке. И снова поезд уносился в поля. И Чибисов уже ничего не ощущал. А потом вдруг начинал смутно чувствовать вроде бы какую-то радость.
Внезапно он проснулся. Проснулся не то от порыва этой радости, не то от пристального взгляда. Еще не открывая глаз, он понял, что поезд стоит, что в вагоне и за окном в лесной и снежной тьме глухая тишина. Будто никого нет на свете. А из этой тишины кто-то смотрит на него, смотрит неотступно и обдает морозной свежестью, от которой сжимается сердце, сжимается и словно бы любит кого-то или что-то.
Чибисов медленно открывает глаза и видит озаренное синим светом с потолка лицо стоящей женщины. Она смотрит на него удивленно, точно он кого-то напомнил ей. А может быть, это ему сочинилось в синем, таинственном полумраке?
На меховой шапочке, на плечах дошки лежит пластами пушистый голубой снег. Казалось, женщина возникла из недр плотной тишины, из ночной глухомани. И почему-то он шепчет ей, как уже давно знакомой:
— Снегопад?
— Густой, — шепчет и она.
И Чибисов с удовольствием вдыхает принесенные ею свежесть снега и запах морозца…
Рокочут колеса. Вагон лихорадочно дрожит, напрягая мускулы. Будто он остервенело гонится за кем-то. Летит, задыхаясь, в гущу уральских лесов. Очертя голову, выворотив огненные глаза, врывается в белейшие снега, заваленные непроглядным мраком.
Женщина исчезла, точно приснилась.
Но вот шепот. Шелест простыней. Фуражка проводника. Стук двери. Снова тишь.
Да был ли кто-нибудь там, внизу?
Чибисов, боясь, что все это ему снится, свешивает голову. Внизу
Чибисов смотрит вниз, на лицо в тени от верхней полки. Ему чудится, что и женщина неотрывно смотрит на него.
Едва в окне забрезжило, Чибисов, громоздкий, тяжелый, начал спускаться с полки. Он старался не шуметь, но проклятые ноги зацепили стремянку, и она бухнула в дверь. Глянул на спящую Галину Семеновну, испуганно — на новую соседку, но увидел только черноту волос на белизне простыни.
Чибисов вышел в коридор. Вагон еще спал. Окна были по-весеннему промыто-ясные, без морозных выпуклых кружев.
На опушках и полянах утопали в сугробах стога, сметанные вокруг шестов. Стога были совсем белые, толсто облепленные снегом. Кое-где торчали одни шесты, сено уже забрали. Кругом вспухал такой непролазный снежище, что Чибисов не мог понять, как это лошади пробирались к сену.
Вьюги завалили даже ели. Из снега едва пробиваются темные лапы, густо увешанные желтыми шишками.
Мелькнула пустынная деревенька. Из труб поднимался голубой лесок дымков. Всю деревеньку так занесло, что и она была совсем белая, будто сотворенная из снега удивительной чистоты. Как тут люди могли ходить? Ни дороги, ни тропинки.
Должно быть, ночью все замело.
В купе послышался любопытствующий голос Галины Семеновны и отчужденный — незнакомки. И черт знает, как получилось, что его ручищи вывернули из гнезд металлический прут с занавеской.
Из купе вышла Галина Семеновна с полотенцем и с розовой мыльницей.
— Рано же вы, сосед, поднялись грешить, — сказала она.
— Отлежал все бока, — буркнул Чибисов, вставляя прут в гнезда.
Галина Семеновна ушла. Чибисов напрягся, прислушиваясь к шороху в купе: дверь была открыта, он стоял к ней спиной. Внезапно, рядом у окна, возникла незнакомка.
— Доброе утро, — поприветствовал он.
— Здравствуйте. — Она опять бросила на него удивленный и тревожный взгляд.
Смуглое лицо, непроглядно темные глаза, черные волосы, черная блузка, черные брючки. Пожалуй, ей уже за тридцать.
И почудилось в ней Чибисову странное противоречие: гордое лицо и детски-трогательные кольчики волос, суровый, хмурый взгляд и девичье-легкие, с ласковым изгибом брови, властные губы с горькими складками в уголках и совсем беспомощные, маленькие руки. Как будто из прежней — слабой, нежной девушки — пробивалась сильная женщина, но еще не пробилась совсем, не заслонила прежнюю, а лишь новые черты смешались со старыми.
«Темная, как ночь, — подумалось Чибисову. — Ноченька! Откуда ты? И кто ты? Куда едешь?» Чибисов, забывшись, открыто смотрел на соседку, а та делала вид, что не замечает этого.