Листопад

Никонов Александр Петрович

– Ну давай что ли, Коленька, - и скривилась в улыбке.
– Раз деньги плачены.

Я не мог..."

x x x

Проходя утром по бывшему гимназическому коридору Ковалев толкнул дверь в комнату Козлова. Без стука. Просто так.

Поручик оторвался от бумаг и удивленно уставился на штабс-капитана.

– Привет, Николай Палыч.

Козлов тактично ничего не спрашивал о вчерашней встрече своего непосредственного начальника.

– Ну что, Олег?
– Ковалев хотел казаться бодрым.
– Чем живет контрразведка?

– Сейчас буду допрашивать одного типчика. Вчера

арестован по подозрению в сочувствии к большевикам.

– Да у нас полгорода им сочувствует.

– Этот дядька работает на сортировочной горке. По показаниям агентов один раз приносил на работу листовки. Ну а уж раз его наши орлы сегодня загребли, решил я с ним поговорить. Может, что и вытащу.

– А потом?

– А потом отпущу, скорее всего. Рабочих не хватает. Да и ситуацию напрягать не хочу, и так уж... Кстати, посмотрел я Даля, - поручик достал бумажку из кармана френча. Есть кое-что. "Лизун" или "лизень", "лизала", "лизатель" и так далее - тот, кто лижет. "Лизун - охотник лизать, лакомка" или "охотник лизаться, ласкаться, целоваться". Или "говяжий язык, бычий, коровий". Или "слизняк". "улитка". Или "удар рукой, хлыстом". Или "побег", "бегство". Или же растение, по латыни аллиум нутанс.

– Что это за растение?
– быстро спросил Ковалев.

– Пока не выяснил... Есть еще "лизунок", "лизунчик", "лизень". Вот "лизунка" - тоже растение.

– Ну, лизунка не по нашей части. У нас лизун... Значит, что там? Охотник целоваться, говяжий язык, улитка или слизняк, удар хлыстом или рукой. И что там еще? Я запишу.

– Побег, бегство. Наверное, от "улизнуть". Еще лакомка и растение это. Аллиум нутанс.

– Узнай, как оно по-русски называется.

– Хорошо, Николай Палыч, узнаю. Хотя по-русски оно называется "лизун", если верить Далю.

– Не знаю такого. Должно быть еще название, общепринятое. Алоэ столетник. Типа этого. Ищи.

– Попробую...Кстати, Николай Палыч. Не хочешь Анциферова допросить?

– Какого Анциферова?

– Ну этого, сочувствующего. Его сейчас приведут.

– А почему я?

– Вы постарше, посолиднее выглядите. А я для него - пацан. Скорее он тебе что-нибудь скажет. Если вообще скажет.

– Не так уж я тебя и старше. Лет на семь, кажется. Смотрел я тут на днях твое личное дело. Ты, по-моему, с девяносто восьмого?

– Угу. Я тут об Анциферове посмотрел....

– Ему сколько?

– За пятьдесят. Солидный дядя. Его можно попробовать поколоть. На семье, детях.

– А что ты хочешь? Чтобы он сказал, кто ему листовки давал? Скажет, обнаружил у себя на рабочем месте, взял чтоб отдать военному коменданту станции. Или просто на самокрутки. Отдать его Таранскому - оговорит полгорода, не расхлебаешь. И все равно настоящего человечка может не сдать, утопит его в словесном мусоре.

– Да нет, плевал я на эту макулатуру, - махнул рукой Козлов.
– я даже толком не знаю, что хочу. Настроение на дороге пощупать хочу, в глаза ему посмотреть. Чем ни там дышат. Когда начнут поезда под откос пускать. От агентов информация однобокая.

– Ясно. Ну давай его ко мне.

– Да ты можешь и тут поговорить. Я выйду.

– Как его зовут?

В

черной робе Анциферов выглядел гораздо старше своих пятидесяти четырех лет. Морщинистое, землистое лицо, большие руки с въевшейся под ногти грязью. Но глаза умные. Можно беседовать.

Ковалев долго молча рассматривал рабочего, ходил по кабинету. Держал паузу. Нагнетал неопределенность. Но Анциферов не занервничал. Крепкий орешек. Если он серьезный подпольщик, то не из последних.

Ковалев остановился:

– Что вы тут делаете, Михаил Иваныч?
– с участием спросил штабс-капитан.
– Что вам тут всем, медом намазано что ли в контрразведке, что вы сюда все стремитесь в наши подвалы? А? Ведь тут неудобно-то как. Подвал гимназический, для содержания арестантов не приспособлен совершенно, сырость, того гляди чахотку подхватишь. Хорошо хоть чуток перестроить его успели, на клетушки решетками разбили. А то б вообще все вповалку на полу лежали. Ну?

– Да не знаю, схватили вот ни за что ни про что, господин полковник.

– Фу, как некрасиво! Не надо дурачка-то валять, Анциферов. В армии вы служили и в званиях, стало быть, разбираетесь. Итак, отвечайте на вопрос: какого хрена вам тут надо?

– Не понимаю.

– Чего вам не хватало, Михал Иваныч? Жена у вас, дети. Двое. Жалованье платят без задержек. Зачем вам лишние неприятности? Зачем вы ставите под удар свою семью?

– Причем тут семья?

– Как при чем? Кто вас оплакивать будет? Кто остался без кормильца? Кто, я спрашиваю, жену вашу кормить станет? Большевики? Их забота ясна срыв перевозок, неразбериха на сортировке. Но у вас-то задачи менее глобальные - дом, семья. Опять же детей учить надо, а из-за всей этой чехарды в здании гимназии - контрразведка. Они-то, красные, за ваш счет свои задачи выполняют - листовки, саботаж. А вы что получаете? Подвал контрразведки, детей-побирушек.

– Не знаю я никаких листовок, господин штабс-капитан.

– Ой, не надо, Михал Иваныч. Зачем нам эти детские игры? Мы же не в царской охранке, которой нужно вашу вину доказать и вас под суд отдать. Там имело смысл отрицать. Но мы-то с вами в военной контрразведке. Война идет, господин хороший. И я, как вы могли заметить, протоколов не веду, бумаги вас не заставляю подписывать. А почему? А потому, что не надо мне, Михал Иваныч, вашу вину доказывать. И под трибунал вас не обязательно отсылать. Мы можем вас тут и без трибунала шлепнуть. Вы свою вину знаете и, думаю, не обидитесь. И мы ее знаем. Так чего ж друг с другом в прятки играть. Законов сейчас в России никаких: гражданская война. У кого ствол, тот и прав.

Вы же должны догадываться, что у нас на всех объектах военного значения своя агентура. А какая же? Мы ведь для того и хлеб едим, чтоб в том числе обеспечивать бесперебойное снабжение по железной дороге. Ну и всяких шпионов ловить. Причем, еще неизвестно, от кого вреда больше - от шпионов или саботажников и вредителей. Вот мы и работаем. Мы же не можем саботировать, как вы. Мы - люди военные, с нас и спрос. Никто нас сюда не тянул, армия добровольческая. Будете вы нас осуждать за хорошую работу?.. Михал Иваныч, я вас спрашиваю: можно людей за хорошую работу осуждать?