Литература русского зарубежья (1920-1990): учебное пособие

Смирнова Альфия Исламовна

Роман «Юнкера» вписывается в контекст автобиографических произведений русской литературы, занимая среди них особое место, так – как в нем представлен необычайно короткий отрезок из жизни автобиографического героя. Однако отрезок чрезвычайно значимый – пора взросления и возмужания. И хотя центральным героем в романе является Александров и все события даны через его восприятие, но самим названием подчеркивается главное для автора – жизнь поколения молодых людей, готовящихся посвятить себя служению Отечеству и верных принятой присяге: «Обещаюсь и клянусь всемогущим Богом, перед святым Его Евангелием, в том, что хощу и должен его императорскому величеству, самодержцу всероссийскому, и его императорского величества всероссийского престола наследнику верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови…» (VI, 170).

Последнее крупное произведение А.И. Куприна, написанное в эмиграции, – повесть «Жанета», высоко оцененная литературной критикой русского зарубежья (В. Ходасевич,

Г. Адамович и др.). В основу повести положены реальные события и герои. Так, К.А. Куприна писала о том, что в произведении нашли отражение факты из жизни семьи Куприных, когда они жили у вдовы Збышевской⁷. Повесть имеет подзаголовок «Принцесса четырех улиц». Ею является главная героиня произведения девочка Жанета. Повесть состоит из шести частей, причем первые четыре представляют собой развернутую экспозицию – описание жизни старого русского профессора Симонова, человека одинокого и уставшего от жизни. Сюжетная завязка дана в пятой части – это встреча профессора с Жанетой. «В тот самый миг, когда профессор увидел девочку, она тоже очнулась, отвела свой взгляд от паутины и устремила его вверх, в глаза странного, большого старого человека» (VI, 387). И если профессор «уже устал от жизни, хотя продолжал любить и благословлять ее», то девочку переполняет радость бытия и очень скоро старик нежно привязывается к ней. Он не представляет уже своей жизни без нее. «О! Чего же стоят все утехи, радости и наслаждения мира в сравнении с этим самым простым, самым чистым, божественным ощущением детского доверия» (VI, 394). Шестая часть по объему равна всем предыдущим. В жизни профессора появляется новый смысл – увидеть чумазую Жанету и подарить ей радость. Он вспоминает свою семейную жизнь, которая «сложилась как-то неладно, кособоко, нелепо, разрозненно и неуютно». В настоящем же у профессора нет никого, кроме черного кота Пятницы. Кульминационным моментом в развитии сюжета становится приобретение игрушки для Жанеты – «крошечного веселого фокстерьерчика», который надевается на руку и оживает. Профессор через мусорщика Антуана передает игрушку, купленную на последние деньги, Жанете, радость которой неописуема. И эту радость разделяет с нею профессор: ему она демонстрирует подарок «господина Антуана». Сюжетная развязка дана в конце шестой части – она неожиданна и горька для профессора: мать Жанеты вместе с дочкой оставляют газетный киоск, где обычно профессор мог видеть девочку, и переезжают в другой город. Эта повесть «пронизана чувством безудержной, хронической ностальгии» (О. Михайлов), и поэтому она производит столь сильное впечатление.

Оценивая творчество Куприна эмигрантской поры, нельзя не согласиться с Г. Адамовичем: «Да, в поздних вещах Куприн менее энергичен, менее щедр, чем в «Поединке» или даже «Яме», но тихий, ровный, ясный свет виден в них повсюду, а особенно в этих рассказах и повестях подкупает его совершенная непринужденность: речь льется свободно, без всякого усилия, без малейших претензий на показную «артистичность» или «художественность» – и в ответ у читателя возникает доверие к человеку, который эту роскошь простоты в силах себе позволить»⁸.

________________________________________________________________________

¹ Седых А.Я. Далекие – близкие. М., 1995. С. 29.

² Куприна К.А. Куприн – мой отец. М., 1971. С. 117.

³ Куприн А.И. Собр. соч.: В 6 т. М., 1991–1997. Т. 5. С. 419. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием в скобках тома и страницы.

⁴ Струве Г. Русская литература в изгнании. Париж; М., 1996. С. 78.

⁵ Арсеньев Л. О Куприне // Грани. 1959. № 43. С. 127.

⁶ Цит. по: Михайлов О. Жизнь Куприна. «Настоящий художник – громадный талант». М., 2001. С. 369.

⁷ См.: Куприна К.А. Указ. соч. С. 155–157.

⁸ Адамович Г. Одиночество и свобода. М., 1996. С. 89.

Иван Шмелев

Иван Сергеевич Шмелев (1873–1950) занимает особое место в ряду классиков русской литературы XX в. В его творчестве, пожалуй, впервые эпически масштабно, глубоко и реалистически достоверно запечатлен православно-религиозный опыт народа, «изнутри» раскрыто его воцерковленное бытие. Собственно психология верования, трудный, порой исполненный драматизма путь человека к единению с Богом, мучительное состояние духовной брани, молитвенное служение Богу – все это отражено писателем с документальной точностью и психологической достоверностью. Подобного преднамеренно емкого и концентрированного воссоздания воцерковленной личности мы не найдем даже в русской классике XIX в., в том числе в произведениях самых последовательно православных художников слова – Достоевского

и Лескова.

Иван Сергеевич Шмелев родился 21 сентября (3 октября) 1873 г. в Замоскворечье в семье купца, бравшего подряды на строительные работы. На формирование личности будущего писателя оказала влияние прежде всего семья, отличавшаяся глубокой православной верой. «В доме я не видал книг, кроме Евангелия», – вспоминал Шмелев¹. Патриархально настроенными, глубоко верующими были и слуги, преданные своим хозяевам.

Важнейшим источником постижения бытия стал для мальчика Вани наряду с домом и отцовский двор с его множеством мастеровых людей, воспринятый будущим писателем как первая прочитанная книга «живого, бойкого и красочного слова», как «первая школа жизни – самая важная и мудрая» (I, 14–15).

Рано пробудившемуся в ребенке «чувству народности, русскости, родного» способствовала отечественная литература, прежде всего Пушкин, Достоевский и Л. Толстой, имена которых автор «Лета Господня» считал самыми значительными в классике XIX в. Писать Шмелев начал рано, еще будучи гимназистом. Первая его книга «На скалах Валаама» (1897), повествующая о свадебном путешествии в знаменитый Валаамский монастырь, вышла в урезанном виде и читательского успеха не имела.

Самым значительным произведением дооктябрьского периода стала повесть «Человек из ресторана» (1911), принесшая Шмелеву всероссийскую известность. Восприняв традиции Гоголя и Достоевского, писатель запечатлел в ней психологию так называемого «маленького человека». Повествование ведется от имени главного героя – старого официанта Скороходова, обладающего живой душой и отзывчивым сердцем, обостренно воспринимающего уродства современного ему общества. Лакей по профессии, он оказывается благороднее, честнее, совестливее многих ресторанных посетителей, людей неодухотворенных, приверженных «растительному» существованию. В самом названии произведения содержится указание на подлинного героя повести – это Яков Софронович Скороходов, не приемлющий лицемерия и фальши, безнравственных поступков, ставящий выше всего в жизни «сияние правды», Промысел Божий. Показ действительности в ее противоречиях, наличие серьезных социальных обобщений, высокий уровень художественного изображения выдвинули автора повести «Человек из ресторана» в ряд крупнейших прозаиков-реалистов начала XX в.

Февральскую революцию 1917 г. Шмелев встретил восторженно, однако вскоре наступило «отрезвление». Что же касается Октябрьского переворота, то его писатель решительно не принял и осудил, хотя эмиграция в планы его не входила. Переехав в 1918 г. в Крым, Шмелев, невзирая на голод и лишения, намеревался надолго обосноваться в Алуште. Все изменилось с трагической смертью сына, 25-летнего белогвардейского офицера, арестованного чекистами прямо в больнице и без суда и следствия расстрелянного. В ноябре 1922 г. Шмелев с женой покидают Россию, уезжают сначала в Берлин, а с января 1923 г. обосновываются в Париже. В том же году писатель, живой свидетель крымской трагедии – казней десятков тысяч солдат и офицеров Добровольческой армии – по свежим следам событий создает на документальном материале свой Апокалипсис – эпопею «Солнце мертвых». Самая страшная книга в русской литературе², переведенная на множество языков, стала для Европы подлинным откровением. Имя Шмелева приобретает широкую известность.

Необычность жанра (эпопея, заключающая в себе черты хроники умирания жизни) обусловила своеобразие манеры повествования. В «Солнце мертвых» нет привычных сюжета, завязки, кульминации, развязки, главных и второстепенных героев, нет начала, как и отчетливого конца. Хроникальность, отрывочность, мозаичность событий, многоголосие героев, символы, алогизм, парадоксальность – все это организуется воедино образом рассказчика. Генерирует книгу авторская позиция, христианская по сути.

Повествование в эпопее ведется от первого лица, от имени автобиографического героя – непосредственного свидетеля событий. Происходящее в сюжетно-композиционном плане излагается хронологически последовательно («день за днем»). Писатель подчеркивает, что действие происходит не только в Крыму, но и в масштабах всей Вселенной: борьба идет между жизнью и смертью, Богом и дьяволом, добром и злом. Основу конфликта в эпопее составляет схватка естественного природного мира с мертвящими «железными силами» новой власти.

Согласно концепции Шмелева, homo sapiens, возгордившись, забыл своего Творца, сделал ставку на земного бога, от которого и получил «новое Евангелие» с его идеей всечеловеческого насильственного счастья. Авторская позиция открыто пристрастна, что сближает произведение с «Окаянными днями» И. Бунина. Утверждая самоценность ниспосланной свыше жизни личности, писатель выступает против использования человека как средства в каких бы то ни было социальных экспериментах.

Автор сознательно обезличивает чекистов, характеризуя персонажей предельно обобщенно: «те, что убивать ходят» (I, 476), «широкорылые», «скуластые» (I, 596), «люди с красным звездами» (I, 488) и т. п. Нередко Шмелев прибегает к приему зооуподоблений. Вот Шура Сокол с «мелкими, как у змеи зубами», от которого, «как от стервятника, пахнет кровью» (I, 477); а вот другой чекист, показанный через восприятие простых людей: «рыжеватый, тощий, глаза зеленые, злые, как у змеи…» (I, 588).