Литературная Газета 6252 (№ 48 2009)
Шрифт:
Очнуться. Полдень ветреный, осенний,
как дряхлый пёс – уже без опасений, –
бежит через дорогу под колёса
слепых машин. А небосвод белёсо,
слезливо надо всеми нависает
и никого на свете не спасает.
Очнуться – в дрожи мусорных обочин
расслышать день, который озабочен
уже не столько пропитаньем
скорее – засыпаньем беспробудным
и непреодолимым остываньем…
И просинь в тучах веет расставаньем.
Очнуться, заглушить, оставить дверцу
открытой и, прислушиваясь к сердцу,
пройти насквозь трепещущий кустарник,
стать на краю (пускай кричит напарник
вдогонку злобно и недоумённо)…
Стать на краю. Припомнить поимённо
всех тех, которые любили, тех, которых
любил. Вглядеться. В ветреных просторах
не различить ни зла, ни обещанья.
И только тучи машут на прощанье
краями рваными, как будто рукавами,
и солнце не у нас над головами…
Шагнуть вперёд. Оставить за спиною
шоссе, кусты, стоящие стеною
дни жизни, ночи страсти, годы странствий…
Шагнуть вперёд в безжизненном пространстве.
Споткнуться, чертыхнувшись; покачнуться,
упасть ничком. Прикрыть глаза. Очнуться.
***
На дощатых задворках имперских военных заводов
В те тщедушные годы уж если чего не хватало,
То белков и жиров, а хотелось не их – углеводов
Из жестянок-картонок…
но шмат деревенского сала
Был красою стола недоразвитого коммунизма,
Воздававшего дань тому старому Новому году,
Что был чем-то навроде язычества и эвфемизма
Рождеству, о котором бабульки шептали народу
Малолетнему, сунув замурзанную карамельку,
Что хранилась в платочке скорее не лептом, но даром –
Да: воистину царским… А после – опять про Емельку,
Да про печку, про щуку, про то, чтоб всё сразу и даром…
Вот такие они, наши славные годы-бабульки.
А какие же мы – не стряхнувши со скатерти крошек,
Н а л и в а ю щ и е в упокой их в стаканы по бульке,
П о м и н а ю щ и е их застиранный синий платошек…
ПЕНСИОНЕР
И
идёт из-за угла и словно крестит лоб –
Как будто паутинку никак смахнуть с лица
не может. Потому его не слышно слов.
А ветер, что уже как будто присмирел,
срывается опять с трамвайных проводов
И рвёт газетный лист, дурён и озверел,
с вестями про пожар, про взрывы, про потоп.
И рябь по безднам луж озябшая бежит.
И брюки парусят, топорщится пиджак.
И некому сказать, что жили не по лжи.
И снова все столбы друг с другом на ножах.
А ветви пятернёй срывают клочья туч,
желая обнажить, на стыд и срам начхав,
То, что лежит как блик, то – что живёт как луч
на проволочкой скрученных провидческих очках.
НАСТАВНИК
Мы провода под током…
Когда-то меня инструктировал
наставник – мужик пожилой
и электрик прожжённый
(потом я, бывало, цитировал
его наставленье подружкам весёлым и жёнам,
любившим меня)… На подстанции,
прокуренный ноготь направив на медные шины,
он строгую меру дистанции
внушал, утирая испарину с тусклой плешины
картузом засаленным… (В сизости
табачного дыма контрольная лампочка
капала ядом…)
Он так говорил мне: есть в близости
черта, за которою – смерть.
Она – вот она: рядом.
ЧЁРНАЯ РЕЧКА
Чур-три – нет игры…
Няня, можно – понарошку
Я мочёную морошку
попрошу?..
Попрошу печатный пряник,
Попрошу хохлацкий драник,
анашу…
Попрошу покой и волю,
Попрошу кузэна Колю
и Annette…
Только – можно? – понарошку…
А себе оставлю крошку:
белый свет…
СУДЬБА
Восемь месяцев зима,