Литературная Газета 6252 (№ 48 2009)
Шрифт:
Долги и гондоны всплывают
Не в самый удобный момент.
Когда ты, казалось, отмылся
Росою
И сам, как святой.
Но всплыли.
И дальше нет смысла
«Россию спасать красотой».
ДОМ С КРАЮ
Косо в землю вросшая избушка,
Словно почерневший истукан.
На
И стакан.
Пара мух ощупывают крошки –
Видно, чем-то запах нехорош.
Ни тарелки на столе, ни ложки,
Только нож.
***
Непонятно. Очень часто
Ни с того и ни с сего
Вдруг покажется – стучатся.
Дверь откроешь –
Никого.
Что такое? Что за мука?
Вот уже в который раз
Выйдешь –
Ни души, ни звука.
Только холодом обдаст.
ВРОДЕ КАК ЮБИЛЕЙНОЕ
7 – месяц моего рождения.
7 + 7 – день моего рождения.
7 х 7 – стал сиротою, мама умерла.
777 – портвейн, заливший молодость мою.
Семёрки без малейшего нажима
И без подгонки сами встали в ряд,
а вот пятёрка – цифра не моя,
пятёрочником не был. Если дожил
до двух пятёрок – толку-то с того –
ни славы, ни богатства, ни покоя,
ни пенсии, её-то уж могли б, –
не женщина, конечно, но ведь платят
и мужикам за «вредность», например,
или за Север, мало ли мотался
по не совсем обжитым Северам,
где «чёрная пурга» меня слепила,
колючим снегом забивала рот,
чтоб не болтал о том, чего не видел,
ну, например, о мирнинских алмазах.
Молчу. Не видел. И миллионеров
ни в Мирном, ни в Норильске не встречал,
хотя и те, и эти существуют
в богатых недрах вечной мерзлоты,
но знаться с ними – вредно для здоровья.
Мне вредности хватало и другой,
поскольку химик по образованью.
Пришлось нюхнуть. И по «горячей сетке»
попариться изрядно довелось.
А мой
любому коксохиму фору даст,
в избытке ядовитых испарений,
он, сердобольный, даже молока,
которое в других цехах за вредность
дают бесплатно, долго обещал,
юлил, но не дал.
Так что пенсион
в ближайшие пять лет, увы, не светит.
Обидно, разумеется, но я
не одинок, бывали познатней
и те «без гонорара, без короны…».
Уж как-нибудь. Наверно, не умру
от голода.
Обиднее другое –
что стыдно в этом возрасте писать
стихи. А впрочем, и над прозой
оставшееся зрение терять
нет смысла, всё равно издатель хмурый
и трезвенький, как стёклышко в очках,
пошлёт меня на хутор очень дальний
среди крестьянства спонсора искать,
а я, неловкий, клянчить не умею.
И что же делать?
За такой вопрос
пора бы убивать у нас в России, –
ну сколько можно???
Потому смолкаю
и достаю, как Пушкин наказал,
шампанского бутылку… для жены,
а для себя – портвейна «три семёрки».
СТО ПЕРВЫЙ РАССКАЗ
Почти безболезненно первые сто
Слетели с пера на пустые страницы.
Сто первый рассказ отправляется в стол,
Ложится в угрюмую нишу темницы.
Туда, где ни света, ни воздуха нет,
Где жутко и тесно,
как в братской могиле.
Так долго готовился к выходу в свет,
Мечтал удивить, а его не пустили.
Смешали с дерьмом, непонятно за что,
Как будто больного с инфекцией СПИДа.
Туда, где покоятся первые сто,
Страдая от пролежней и от обиды.
За что?
У него самобытен герой,
Сюжет остроумен, язык не затёртый,
Покуда не лёг на него сто второй,
Сто третий и, чуть погодя, сто четвёртый.