Литературная Газета 6294 ( № 39 2010)

Литературная Газета

 Российская неделя моды в Москве открылась показом коллекции Вячеслава Зайцева. При создании нарядов для мужчин и женщин он использовал обычные китайские ткани и меха русских соболей.

 Народный художник России Дмитрий Белюкин не устаёт принимать поздравления. Не всем живописцам выпадает счастье присутствовать на открытии своей картинной галереи. Да ещё в таком уникальном месте,

как Царская башня Казанского вокзала столицы. Здесь представлены многочисленные работы признанного мастера, известного своими работами на исторические темы, удивительными пейзажами. На торжественном открытии звучало немало искренних слов благодарности в адрес Российских железных дорог, подаривших возможность разместить картины в пока ещё непривычном месте.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 1,0 Проголосовало: 1 чел. 12345

Комментарии:

Правила матерного тона

События и мнения

Правила матерного тона

ОЧЕВИДЕЦ

Анатолий МАКАРОВ

В лицеях не обучался, воспитание получил большей частью дворовое (не путать с придворным) и всякий раз внутренне напрягаюсь, когда жизнь грубо напоминает об этом.

Скажем, когда в вагоне метро слышу мат, причём не в качестве ругательства, спровоцированного сильными чувствами, а в виде привычного заурядного сквернословия. Оно как-то сразу выталкивает меня из моего нынешнего более или менее интеллигентного состояния в незабытое подворотнее, жлобское, хамское, унизительное. При этом самое большое унижение испытываю при похабных фиоритурах, исполненных, так сказать, девичьими нежными голосами. Поднимаю взгляд и вижу, как правило, юных модных прелестниц, увлечённо беседующих с поминутным употреблением тех самых циничных слов, на которые, кстати сказать, даже у моих дворовых приятелей не всегда хватало духу. Или дело в том, что в девичьих устах эти подлые выражения звучат как-то особенно буквально и оскорбительно?

Ну ладно, замысел этих заметок в осмыслении не столько транспортных, сколько литературных нравов. Впрочем, они в последнее время до такой степени родственны уличным и бульварным, что рассуждать невольно приходится обо всём сразу. И о тусовочно-попсовом жаргоне, и о литературной стилистике.

Листаю роскошный глянцевый журнал, естественно, с английским, то есть международным, названием, вызывающим ассоциации с чем-то респектабельно джентльменским. Среди «ньюсмейкеров», то есть персонажей данного издания, личности всё больше известные, процветающие и наделавшие шуму. Как, например, юная кинематографистка с древнеримским псевдонимом, чей безразмерный сериал из школьной якобы жизни переполошил до истерики благонравную публику.

В общении с прессой барышня-режиссёр, или, если угодно, miss-director, предпочитает тот же самый проверенный метод. То есть в ответ на каждый заданный журналистами вопрос прежде всего матерится. Причём без всякой видимой необходимости, но с подкупающей убеждённостью. То есть не автоматически, а вполне осознанно, чтобы лишний раз продемонстрировать упомянутый фирменный стиль. Смешно же в конце концов, если киношница с кольцами в носу и в губе станет изъясняться традиционно осмысленным образом!

Журналистов, похоже, такой, с позволения сказать, дискурс поначалу несколько напрягал, но, пообвыкшись, они стали

получать от него явное удовольствие. Которое ощущается даже в том, как напечатаны эти немудрящие слова на роскошной финской бумаге. И весьма соответствует той радости, какую явно испытывает юное кинематографическое дарование, навязывая честному народу свои отвязанные манеры вкупе с таким же мировоззрением.

Среди колумнистов гламурного «магазина» рядового интеллектуала или мыслителя, понятно, не встретишь. В основном мастера рублёвской школы. Например, светская авторша, чьи портреты вместо Толстого и Достоевского украшают витрины книжных магазинов. Латунным кольцам в носу она, естественно, предпочитает драгоценные на холёных пальцах. Её главная творческая миссия – приобщать женскую публику к идеалам нового русского света – матерной выразительности вроде бы не требует, даже в популярном ныне английском эквиваленте. Так что прямого сквернословия в её «эссе» не встретишь, однако в интонации, в подборе слов, в манере развязно ёрничать и острить сквозит всё та же самодовольная вульгарность, как-то не очень соответствующая облику дамы, привычной к тонной атмосфере дорогих ресторанов и бутиков всемирных брендов. С чего это потянуло великосветскую даму на такую плебейскую развязность? Уж не в том ли дело, что младобуржуазная наша культура именно в силу своей нуворишской молодости всё ещё ощущает органическое родство с рыночной пошлостью, причём рыночной в самом прямом смысле слова, неотделимой от лотков, ларьков, киосков из сварного железа и нависшего над ними приблатнённого речитатива русского шансона?

Отбросив глянцевую макулатуру, ищу отрады в традиционном литературном журнале. И вновь известное женское имя, на этот раз писательницы, мне лично хорошо знакомой и литературное своё призвание давно подтвердившей. Чего угодно готов от неё ждать – юмора, задора, подковырок, даже обаятельного злоязычия, но в глаза, как назло, затмевая все художественные потуги, лезет настойчивое похабство, какое-то неестественное для культурной женщины стремление выразиться позабористее, поплощаднее, побеспардоннее.

Хватаешься за голову. Тебя-то куда несёт, зачем тебе состязаться в крутости с грубыми мужиками на алкашеско-мордобойном пространстве? И то сказать, даже сочинители такого рода пренебрегают приличиями в минуту высшего эмоционального всплеска для пущей выразительности, а не для того, чтобы продемонстрировать инакомыслие и надругаться над традицией. То есть для этого, может быть, тоже, однако с определёнными основаниями в виде нищей юности, отсидки, армейской лямки и вообще жестокой судьбы. Но чем уж так непосильно сурова судьба у вполне благополучной москвички? Для чего ей понадобилось усложнять свои литературные изыски неестественной, неумелой, какой-то ученической матерщиной?

Может быть, этого требуют правила нынешнего хорошего литературного тона? Может быть, без неё прослывёшь конформистом, совком и вообще сторонником «кровавого» режима? Может быть, этой мнимой свободой от всех на свете приличий достигается ощущение собственной писательской значительности?

Выхожу на улицу и тотчас натыкаюсь на юную пару влюблённых. Изъясняются наши Ромео и Джульетта исключительно посредством обсценной лексики. То ли начитавшись модных писательниц, то ли, напротив, служа для них источником неиссякаемого вдохновения.

Что же в итоге? Табу не просто нарушены, они отброшены за ненадобностью и втоптаны в грязь. Вопреки надеждам ниспровергателей и бунтарей урон нанесён не ханжеству и не фарисейству. Пострадала сама энергетика жизни. Какой угодно: общественной, художественной, даже сексуальной.

Раз Бога нет, значит, всё дозволено, об этом нас ещё великий классик предупреждал. А раз всё дозволено, то ничего и не выходит – ни любви, ни дружбы, ни экономической стабилизации, ни книг, способных не то что перепахать – хотя бы украсить чью-то жизнь.