Литературная Газета 6316 ( № 12 2011)

Литературная Газета

А вот младший сын, Христиан (пластичный, легко импровизирующий на сцене Виктор Панченко), категорически отказался играть предписанную родителями роль. Но не из каких-либо «высоких побуждений». Ему просто нравится разрушать традиции, живя в своё удовольствие на деньги тех, кто этим традициям остался верен. Развивать свои таланты? Добывать в поте лица хлеб насущный? Открыть сердце искренней любви? Нет, это не для него. Слишком пресно. Из театра в клуб, из клуба в бордель, из борделя… Весёлое путешествие по жизни оканчивается для него в сумасшедшем доме.

Похоже, ответ на вопрос, ради чего он эту постановку затеял, Карбаускис зашифровал в образе домоправительницы Иды. Маленькая сгорбленная женщина без возраста, она дирижирует семейным

хором, распевающим положенные случаю псалмы, накрывает на стол, отпаривает одежду, упаковывает фамильные сервизы, молча восхищается своими хозяевами, утешает и подбадривает каждого из них, а в урочный час выносит «фамильный портрет», за рамой которого прячется очередной Будденброк, уходящий в иной мир. Ей нет дела до богатства и славы. Ей важен каждый в этом семействе сам по себе, со всеми его слабостями и недостатками. Она живёт для того, чтобы облегчать жизнь другим. Так что Ида не Харон в юбке и даже не парка. Скорее, мать-земля, Гея, любящая каждого из своих неразумных детей. За ней, собственно, и остаётся в спектакле последнее слово (всего-то две фразы за весь спектакль!): «Встреча состоится…» С Богом? С собственной совестью? Каждый решает для себя сам.

Уложить в три часа восьмисотстраничный роман? Карбаускис справился бы с этим, даже если бы страниц было вдвое больше. Собственно, от романа остался один скелет. Из четырёх поколений Будденброков оставлено три и то не в полном составе. Все второстепенные представители весьма разветвлённого рода, равно как и целый сонм дивных манновских чудаков – бюргеров и маклеров, приживалок и бедных родственниц, – изъяты с медицинской безжалостностью. Равно как и масса прелестных бытовых подробностей, коими щедро заткано всё пространство романа. Даже привязки ко времени ограничены короткими ремарками типа «сказала Тони в 1852 году». Но Карбаускису все эти «детали» без надобности. Его интересуют только результаты «вскрытия». Сценограф Сергей Бархин, умеющий быть лаконичным до предела, ограничил будденброковский мир прочной на вид, но хрупкой по сути конструкцией – домом-храмом или храмом-домом, от былого величия которого остались одни стропила, изъеденные жуком-древоточцем. Под этими стропилами одинаково органично смотрятся и сюртуки с цилиндрами, и джинсы с кедами (костюмы Натальи Войновой тоже деталями не перегружены), ведь проблема времени снята режиссёром изначально.

От этой аскетичности широкой русской душе становится не по себе. Но рассказана «история гибели одного семейства» (таков подзаголовок романа) не для умащения души, а ради постановки точного и безжалостного диагноза. Хирург, оперирующий язву, озабочен не тем, что её спровоцировало – алкоголическое опьянение или трудоголическое перенапряжение. Его задача – ликвидировать язву так, чтобы пациент мог жить дальше и по возможности так, чтобы не было мучительно больно. Ему. И всем остальным.

Виктория ПЕШКОВА

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Угоревшие подле буржуйки

Панорама

Угоревшие подле буржуйки

НЕМНОЖКО НЕРВНО

Владимир КОНКИН

Я, как и чеховский «старый старикашка», пишу письмо к учёному соседу и прошу не отвлекаться читающего, и выключить телевизор, компьютер, и «не пить кофей, ибо для полнокровных людей он вреден, потому что производит в голове головокружение, а в глазах мутный вид и тому подобное прочее».

И так, если считать, что сегодняшний телекиногерой за десять минут выпил два стакана водки, а мог бы пять,

мог бы дать десять тумаков, а дал один, но смертельный, успел бы стянуть штаны с тремя тётями, а сделал это только с одной, правда, не спросил её имени, не подарил цветы, не прочитал мадригал, но не звонил при работе с телом по мобильнику и т.д., то на фоне полных деградантов – это, конечно, герой положительный. Ведь он ещё не «вскрыл» животы, походя, паре-тройке живых людей, родину не предал, не продал списанные запчасти, как новые, на самолёты, и они ещё не упали, у него ещё не было этой возможности, но он уже готов сделать это и сделает, и будет лапошить наивных стариков, не жалко, так как магия золотого тельца отключила и демонтировала у них тормозную систему моральных критериев. Раскованность переросла в разнузданность. Все пуговицы расстёгнуты, а это симптомы смутного времени. Но ведь всё это уже было, только техника совершенствуется.

Октябрьский переворот в России перевернул ёмкость, где придонная муть в одночасье стала ряской, закрыв собой чистоту воды. Многие, как с ума посходили, делали то, что ещё вчера было немыслимо. Авантюристы, как тифозная вошь, бросили в жар Россию, как бесы-кочегары, скалясь, кричали: «Наддай! Наддай ей! Наддай!!!» Ушлые всё ребята – Невзоровы, Корзухины, Хулио Хурениты, Корейки и прочие дети лейтенанта Шмидта… Но, верно, не создать сильное самостоятельное государство с Лёвой Задовым, нужны были Павлы Корчагины, чтобы строить новый путь в светлую жизнь… А если ещё несколько страниц назад отлистать.

Русские былинные герои – державные, эпические, быт их условен или вовсе отсутствует, но им веришь и любишь. Они защитники Святой Руси, и этот христианский догматизм воспитывал наряду с «Домостроем» поколения людей, которые и с голыми руками пострадать за правое дело готовы были. Вот с кем дружить-то хочется! И недаром в конце XIX века почти ушедшие из искусства русские мотивы возрождаются Васнецовым. Уникальный стиль русского модерна – это прямой потомок мощной корневой культуры России. Трудно представить, что Илья Муромец – не самолёт Сикорского, а богатырь уподобился бы европейскому свободолюбцу, у коего «пепел Клааса» стучался в сердце, снял бы штаны и попросил бы супостата поцеловать ему нижние уста. Тиль Уленшпигель спас себя этой просьбой к королю. Что не может сделать всемогущий? А вот поцеловать задницу простолюдина прилюдно. Шли годы, и у Ильи Репина в картине «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» этот мотив уже наш, там казацкий несвежевымытый зад предлагается как вызов удали и силы басурманам для дегустации.

Вспомнить есть что, хоть рубщика окна в Европу. Немец-посол прибыл в г. Санкт-Петербург грамоты верительные государю вручать, да проспал, бедолага, аудиенция на семь утра во дворце назначена была. Царь ждать не стал и по обыкновению отправился в гавань, где строились корабли, и забрался на верхушку мачты топориком поработать. Посол на корабль примчался, а государь его к себе зовёт. Что делать? Страшно послу-то немецкому было очень, высоко-то как, да полез и час болтался между небом и землёй, а царь Пётр с ним политесы вёл.

– Что, не сдюжил? Запах-то от тебя, братец, а?

И что мог ответить посол, когда штаны полные… кефали? Вот какие примеры-то.

А вспомнить хотя бы похожего на сегодняшних отпрысков нуворишей – фонвизинского недоросля Митрофанушку и его учителей. Ведь какое «потешение» государыня Екатерина II испытала. Да, точно, смешно и едко, однако за стоны, кровь, слёзы, немилосердие, описанные в «Путешествии из Петербурга в Москву», правду во исправление недугов общественных сочла Радищева «бунтовщиком хуже Пугачёва». Просветительство Новикова с его журналами изъяла из духовно-нравственного жития российского, а с г-ном Аруэ, то бишь Вольтером, разрушителем христианских догм, но величавшего льстиво царицу Семирамидой Севера, да ведь и то верно: те-то далече, да Европа, а здесь своих вольнодумцев под ноготок, а то расшалились не в меру.