Литературная Газета 6319 ( № 15 2011)
Шрифт:
Помню, один взрыв был такой силы, что все в подвале, вместе с моей кроватью поднялось, а потом рухнуло, и меня обожгло огненной вспышкой.
На утро все увидели – там, где был двор наших соседей Грызловых, огромную воронку. На дне ее была вода.
– Такие бывают только от бомбы в тонну, – сказал нам военный.
Я со страхом смотрел на громадную в полдвора яму. Она разметала Грызловский дом, похоронила блиндаж, где укрывалась не только их семья…
– Здесь даже прикапывать никого не надо, - тяжело вздохнула
Мы постояли во дворе соседей. И пошли с нашими жалкими пожитками к Верхней улице.
10. Нас ранило…
В семье Горюновых, куда мы перебрались, тоже двое ребят. Витька учился на класс ниже меня. Младший (запамятовал его имя) года на два моложе Сергея. Но у них еще сердитая бабка Устя. Она гроза всех уличных мальчишек. Нам с Витькой напрочь запретила бегать по поселку.
– Пусть сидят в блиндаже! – строго приказала она моей и Витькиной мамам, - добегаются! Вот уже и Борисовых, и Сальниковых с Завгородневыми поубивало… Никого не осталось на нашей улице.
Однако в блиндаже можно «безвылазно» просидеть только ночь, а днем чтобы жить дальше нужно вынести мусор, «поганое ведро», сбегать в развалины «по-большому», принести из колодца воды (а они теперь пообвалились от бомбежек), узнать, что произошло за ночь в поселке. В общем, дел много…
Нас после «разведки» бабки Усти (она всегда выходит первая) выпускают. Сегодня «день приварка», к нашей еде всухомятку должны сварить кандер – жидкую кашицу из пшена или пшеницы, испечь лепешки, согреть побольше кипятка…
Наша обязанность с Витькой развести и поддерживать огонь в печурке. Она в метрах двадцати от блиндажа, в яме от взрыва тяжелого снаряда. Из-за того, что печки поначалу сооружали рядом с блиндажами погибло много людей. Главная беда – дым.
И мы с Витькой к нашей печке придумали, как бы сказали сейчас, ноу-хау. Из водосточных и других труб проложили дымоотвод аж за развалины Горюновского дома.
Однако нас с Виктором это не спасло. Мы еще толком не смогли развести огонь, как начался обстрел. Откуда летят снаряды можно определить по звуку, а от мин такое впечатление, что они падают прямо с неба.
Короткий свист и почти одновременно два взрыва. Не сговариваясь, мы выскакиваем из ямы и летим к блиндажу через погорелье. Витька впереди, я у него почти на плечах. Вновь противный короткий хрюкающий свист и мы сваливаемся в блиндаж, катимся по ступенькам.
– Проскочили! – хохочу я, – только ногу сильно зашиб.
Поднимаемся. Но Витьке не до смеху. Он хныкает.
– Как мы летели! Прямо ласточкой! – хочу подбодрить друга.
Но он в рев. Иду за ним в блиндаж и на ходу сую руку к ушибленному бедру. Выдергиваю ладонь – на ней кровь. Все в блиндаже испуганно смотрят на нас…
Я нащупываю в онемевшем бедре липкую дырочку, в ней обрубок гвоздя. Но это не гвоздь. На окровавленной ладони тонкий, сантиметра в полтора-два, осколок мины. Чувствую в бедре
Меня ранило! Но почему-то ко мне никто не подходит. Все возятся с Витькой. Он лежит на спине голый по пояс и я вижу на его груди три красных пятна. Из одного, под соском, выползает красный червяк и тут же расползается.
Наконец и меня кладут рядом с Виктором на нары…
11. Спасительный риванол.
Спасла нас с Виктором разбитая санитарная повозка. Она помогла выжить многим в поселке. И только не могла вылечить моего друга Костю.
Вскоре после той первой бомбежки «в окнах» между налетами (поначалу немцы бомбили строго по часам: пятнадцать-двадцать минут – бомбят, сорок пять-пятьдесят – перерыв) мы ватагой носилась по окраинам поселка в поисках съестного. У железной дороги из разбитых и сгоревших вагонов мы набили карманы, а кто и запазухи рубашек пшеницей. Бежали к дому, как вдруг наткнулись на разбитую санитарную повозку, на котором был нарисованн красный крест..
Горки разбросанных хрустящих пакетиков с бинтами. Разбитые склянки и маленькие крепкие пузырьки с желтым порошком, блестящий медицинский инструмент.
Ребята выхватывали из куч, отливающие стальным блеском, хирургический инструмент, а я подхватив разорванный брезентовый мешок, стал напихивать в него бинты и уцелевшие пузырьки с порошком. Их было особенно много и я уже знал от военных, что им можно засыпать раны.
Когда я ввалился со своей ношей в блиндаж, все одобрили находку. Мама зашила брезентовый мешок, и он с тех пор с нами «путешествовал» по блиндажам и подвалам.
Обработав наши раны водкой, тетя Нюра, Витькина мама, щедро засыпала их реванолом, а потом перепоясала нас бинтами из той санитарной повозки. Реванол оказался чудодейственным. Раны не гноились, а бинты не присыхали к ним, заживление шло быстро.
Нас только первые два-три дня не выпускали из блиндажа, потом мы стали выходить и постепенно, под благодушные окрики бабки Усти: «До свадьбы все заживет!», мы втягивались в наши обязанности.
Однако бегать я уже не мог, хромал, ходил с палочкой. У Виктора выздоровление шло лучше. Виктора я встретил уже лет через тридцать. Он работал шофером-дальнобойщиком и рассказал мне такую историю.
– В одну из поездок вдруг в груди оборвался осколок и начал путешествие по моим внутренностям. Теряя сознание, я еле добрался до поселка, где на мое счастье была больница. Меня на операционный стол, а осколок уже порвал плевру. Еще бы чуть-чуть и сыграл бы в ящик.
12. Германцы
Наша сталинградская эпопея оборвалась только через месяц после ранения. Немцы все таки прорвались через Купоросный к Волге.
Как всегда раньше всех вышла из блиндажа бабка Устя. И вдруг с криком: «Ой, Боже, германцы!» ринулась назад.