Литературная Газета 6320 ( № 16 2011)
Шрифт:
Не у дел
Художник всегда при ком-то и всегда не у дел и ни при чём, он мотыляется между политиками и бизнесменами, женщинами и мужчинами, никогда не зная твёрдо, к какой части человечества принадлежит и чем должен заниматься, для него вечен вопрос: нужен ли кому-нибудь его труд, кроме него самого, и нужен ли он сам кому-нибудь? Более раздвоенную и неустойчивую личность трудно вообразить.
* * *
Вот главная заповедь сатирика наших дней. Мужество и смелость – когда ты, проникнув в кабинет высокого начальника (где тебя, кроме этого начальника, никто не видит) и пресмыкаясь, выпросил у него что-нибудь, а потом вышел из этого кабинета и, когда тебя все увидели, обгадил этого человека.
* * *
Как хвост виляет собакой, так произведение повелевает своим создателем. Наивно думать, что писатель – хозяин, повелитель слов; напротив,
Секрет успеха Билли Бонса
Вы приходите в учреждение, министерство, фирму и видите сидящего там Билли Бонса. Как распознаете его, если не читали «Остров сокровищ»? Как определите: кто – Хлестаков, кто из окружающих вас людей – Коробочка, кто – Собакевич, если не знакомы с творчеством Гоголя? Сумеете ли принять правильные жизненные решения, если не можете отличить басню Крылова от поэзии Пушкина?
Жанры жизни
Мир полон литературы: сюжетов, персонажей, речевых характеристик, которыми человек сам себя аттестует, трагедий, драм, мелодрам и комедий, скетчей и пародий, монологов и диалогов, хитросплетённых продолжительных романов (не только любовных) и коротких новелл, притч и сказок… Собственно, из них он и состоит, наш мир, из них соткан. Задача творца, создателя, художника и любого мыслящего человека – распутать это смешение жанров и представить облегчённое истолкование тем, кто не замечает сплошной и сквозной, я бы даже сказал, нарочитой литературности бытия.
* * *
Секрет притягательности литературы ещё и в том, что мы следим, напряжённо следим, как любимым нашим героям (носителям и выразителям заветных мыслей автора) на протяжении изобилующего многочисленными перипетиями сюжета удаётся остаться порядочными людьми, сохранить честь и достоинство. Провинциал, неотёсанный Д’Артаньян (казалось бы, где ему разбираться и ориентироваться в тонкостях столичной политической интриги) по приезде в Париж немедленно и безоговорочно примыкает к милым его сердцу (и сердцу читателя) мушкетёрам, рыцарям благородства, хотя обстоятельства препятствуют его альянсу с Атосом, Портосом и Арамисом. Союз с гвардейцами кардинала сулит юному гасконцу спокойную и обеспеченную жизнь. Но тогда разве могли бы мы восхищаться мужеством и отвагой того, кто рискует собой ради любви и включается в схватку, дабы отстоять честь женщины – очаровательной королевы? С женщинами воюют только негодяи вроде Рошфора… Затаив дыхание, мы следим за приключениями Сани Григорьева из «Двух капитанов» Каверина и с облегчением, от главы к главе, убеждаемся: герой хранит верность девизу: «Бороться и искать, найти и не сдаваться!» – хотя искусы подлого мира столько раз предлагают ему превратиться в ничтожество, в услужливого мерзавца… Если бы литература была прибежищем и апологетикой сволочей и превозносила трусость и предательство, – неужели сумели бы досуществовать до нынешних времён и остаться любимым чтением «Остров сокровищ» Стивенсона и «Айвенго» Вальтера Скотта, «Фро» Андрея Платонова и «Дэвид Копперфилд» Чарлза Диккенса? И Том Сойер, и «сокровенный человек» Фома Пухов – и ещё сколькие! – остаются для нас прежде всего эталоном живой жизни: наперекор сбивающим их с толку обстоятельствам они следуют своим собственным и вечным нравственным убеждениям и потому неколебимы в последовательном неприятии фальши и обмана.
Об этом важно поговорить сегодня, когда всё смешалось в пошатнувшемся здании нашей литературы.
Смутные, призрачные фигуры бродят по страницам книг, экранам и театральным сценам. Куда зовут? О чём талдычат? От них, так же как от верховных правителей страны, не дождаться ясности.
Смутное время – смутное искусство.
Кто плох? Кто хорош? Кто прав? Кто является выразителем позитива? И нужен ли он или предпочтительнее (и интереснее) лукавые персонажи, сами не отдающие себе отчёта – к чему стремятся и какие роли играют, в кого-то превращаются?
Дон Кихоты или хотя бы Санчо Пансы – ау! Нет ответа.
Но можно ведь противостоять наползающей мерзостной реальности и не сражаясь с ветряными мельницами. Не противодействуя агрессии и пошлости лобово.
Чем симпатичны вечно актуальные для России бывшие хозяева «вишнёвого сада» из чеховской пьесы? Тем, что не способны предпринять никаких адекватных, как бы сейчас сказали, мер в отношении захватчика Лопахина. Пальцем не шевелят,
* * *
Литература давно готовила людей к разобщению. Предвидела его. И предостерегала. Но ей не вняли.
Гоголевский Ноздрёв со своей точки зрения живёт идеально (потому что если не бахвалиться и не жульничать, то это не жизнь), и Чичиков живёт правильно (потому что его обман ведь безобиден, ну и скупает души умерших, а без этого ему не разбогатеть, а разбогатеть нужно, потому что другие, менее достойные, уже богаты, с какой же стати ему-то упускать шанс?), и Коробочка права, и Собакевич, и Иван Александрович Хлестаков, и Городничий, и порождённый Салтыковым-Щедриным правдолюбец Иудушка Головлёв (в своём придурочном следовании правильным канонам – тоже непогрешим), но мы-то, со стороны видящие эти карикатурные фигуры, сознаём, сколь чудовищны потуги исчадий на святость.
Прав Родион Раскольников, убивший мерзкую старуху, а потом раскаявшийся, права убиенная старуха-процентщица (ей как иначе жить и сводить концы с концами, если не тянуть проценты), прав Свидригайлов в жажде молодого женского тела, правы «бесы» Верховенский и Шатов, прав Порфирий Петрович, отстаивающий высший нравственный закон… Правы декабристы, ради народного блага бесстрашно шагнувшие на Сенатскую площадь и обрёкшие себя на смерть или ссылку, правы подавившие ради спокойствия державы этот мятеж верные государю войска… Словно о декабристах и об инициаторах нашей недавней перестройки, говорит в начале XX века Пётр Столыпин: «Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия». Эти его слова недаром взяты сегодня на вооружение противниками либерализма и кардинальных реформ: люди, масса, народ, население устали от революционных передряг и кадровых пертурбаций, о людях надо позаботиться в первую очередь, надо дать им покой…
* * *
У сегодняшнего творца сложное положение. Он не может, не способен огорошить, впечатлить, зажечь социальной и политической новостью – так, как это сделает газетная статья или телевизионный репортаж. За какую тему ни возьмись – оперативная журналистика опередит и медлительного, основательного литератора, и бойкого пейнтера-копировальщика действительности, им не потрясти воображение читателя и зрителя ужасами ГУЛАГа или правдой об Октябрьской революции, всё рассказано и отображено первопроходцами этих тем. Взорванная бомба в метро или убийство военнослужащего с последующей продажей его внутренних органов по силе воздействия на самый искушённый и изощрённый мозг переплюнут любую сагу о Форсайтах или полотно Гогена. Что остаётся? Интерпретировать уже лишённые прессой невинности события – в «художественной форме»? Вряд ли попытка имеет смысл. Нужен «выверт», который продемонстрирует новое озарение новым знанием. (Как у Кафки: человек превратился в жука.) Нужна иная градация сопоставления реальности с вечностью. А повторение всегда банально. Бесперспективно подражать Толстому и Достоевскому – хотя бы потому, что вряд ли сыщутся литературные философы их уровня, а толщина созданного фолианта не всегда эквивалентна уровню заложенных в него чувств и ума.
Искать пути синтеза, изобретать нечто способное переместить человека в иную плоскость бытия, в неведомый мир, который пока не знаком никому, – вот что вызволит искусство из прозябания без цели и опознавательного флага.
Чехов
Жизнь течёт своим чередом. Людям, которые отправляли тело Чехова в Москву в вагоне с надписью «Устрицы», в голову не могло прийти: это унизит и оскорбит вкус тонко чувствующей публики (сам Чехов уже не мог по этому поводу ни иронизировать, ни горевать). У отправлявших ящик с телом была своя сермяжная правда и рутинная обязанность: доставить груз. Такая у них была работа. Вряд ли они посещали театр, читали литературные журналы. Узнай они о том, как воспримут надпись на вагоне те, кто любил Антона Павловича, пожали бы плечами, а то и искренне попытались бы сгладить неловкость, заранее скорректировали ситуацию, убрали эту надпись, чтоб не травмировать тонкие, чувствительные души. Но, может быть, и не попытались бы. И не почесались бы.