Литературная Газета 6331 ( № 27 2011)
Шрифт:
Свобода
Войти бы в зеркало, как в сон,
найти бы день вчерашний.
Пускай секунд умолкнет звон,
пусть всходы станут пашней.
К себе ты, детство, призови,
чтоб, одолев природу,
от ненависти и любви
я вновь обрёл свободу.
***
На берегу –
потаённое место…
Девочка,
платье короткое скинув,
в тёплую воду вбегает,
нагая.
Груди её переполнены солнцем –
взор ослепляют
мальчику, что, обмирая в засаде,
смотрит на девочку,
заворожённый.
Не шелохнуться бы,
думает мальчик,
если спугну её –
будет как в сказке:
вмиг обратится она
в голубицу…
И улетит,
опереньем блистая!
Потери и обретения
Я однажды
себя потерял.
Средь людей
я искал себя долго…
Но нашёл,
как ни странно,
средь птиц.
Немая девочка
Во дворе, где остывают тени
истомлённых знойным днём
деревьев,
девочка играет, черноглаза,
девочка танцует, черноброва.
Птицы, словно дождь,
на землю льются,
но её молчания не нарушат;
бабочка – порхающая радость –
у неё не вымолит словечка.
…Бедные трепещущие руки –
те, что перед зеркалом впервые
девушку расцветшую укроют,
девушку заплаканную спрячут!
***
Дождь оставил
прозрачную лужу
с краем облака,
в ней отражённым
рядом с веткою вишни
зелёной,
и на ней
задремал ветерок.
Эта лужа
была бы стеклянной,
не найди в ней приют
лягушонок,
пучеглазый
и гордый собой.
***
Прозрачно утро.
Луг покрыт росою.
Застыв
на пламенеющей гвоздике,
спит бабочка.
Как бархат, её крылья.
Лишь тишину
я вижу пред собою.
Повсюду слышу
только тишину.
Гнев
Взглянув в огонь,
я дерево увидел,
которое приют
дарует птицам,
но осенью,
разгневавшись,
их гонит,
швыряя россыпь листьев
им вослед.
Взглянув на реку,
я вдруг дождь увидел,
который щедро
насыщает землю,
измученную засухой,
но в гневе
дома несчастных
может напрочь смыть.
Взглянув на камень,
я увидел искру.
Огонь ли в очаге
она сумеет
разжечь,
чтоб защитить меня
от стужи?
Или – спалит жилище,
впавши в гнев?
***
Жизнь –
утоленье вечной жажды.
Что будет,
коль она пройдёт?
Все знают,
что умрут однажды.
Никто не верит,
что
Али БАЙЗУЛЛАЕВ
(1938–2011)
Балкарский поэт и прозаик, автор множества стихотворных сборников, написанных как по-балкарски, так и по-русски. Активно модернизировал балкарскую поэтику, в частности, просодию, внедрив в балкарское стихосложение, по преимуществу силлабическое, многие силлабо-тонические метры. Известен также как переводчик Корана и исследователь «Слова о полку Игореве».
Монолог гладиатора
Я глохну от аплодисментов римлян!
Всё в честь мою – и рёв, и рык, и визг...
От гула воздух словно бы задымлен,
и, как сквозь дым,
большие пальцы – вниз!
Мне смерть привычна.
(Как предсердье ноет...)
Товарищ вздрогнул... всё! Он недвижим.
Песок в крови. Клинок мой чёрен...
Но ведь
моей рукой распорядился – Рим!
Кумир толпы и раб роскошной черни,
в братоубийстве я поднаторел.
Не время ли задуматься: а чем не
арена – Рим? Просторней нет арен!
Настанет час –
меня постигнет участь
моих друзей, и, скорчившись у ног
удачливого брата, я, не мучась,
скончаюсь... Но воскресну – дайте срок!
Обрюзгший Рим, растёкшийся,
как студень,
по ложам золотым! Макаешь в кровь
свой хлеб? А я – точу кинжал! И будет
мой хлеб от крови вражеской багров!
Стоглазый зверь! Попомни моё слово:
сквозь гул трибун, сквозь рёв,
и смрад, и мрак
мне ясно виден день отмщенья злого,
день торжества...
О, где же ты, Спартак?!
***
В пределах Юга есть гробница,
где древний теплится завет;
в гробнице Севера хранится
тот дух, какого больше нет.
Ни северянин, ни южанин,
обеих сторонюсь гробниц;
старинной думою ужален,
я не паду пред ними ниц.
Спущусь с балкарских гор, и осень
мне на ухо шепнёт: «Спеши...»
Уйду, длиннобород и грозен,
туда, где степь и – ни души.
Холодной ночью буду греться
в обнимку с золотом луны;
рёв зверя, птичий гомон сердцу
окажутся вполне ясны...
Но по прошествии столетий
вернусь в дремотную страну,
и голос мой вонзится плетью
в лопатки сумраку и сну:
«Несчастные и нечестивцы!
Ни на земле, ни в небесах
у вас нет Бога – пусть же снится
Он вам в непостижимых снах!»
А сам, перед дорогой дальней,