Литературная Газета 6334 ( № 30 2011)
Шрифт:
– Не понимаю! Убивайте меня! – подвёл черту капитан. – Ну сжёг книжку, купи другую! Не дом же сгорел! Зачем с ума сходить? За здоровье ещё раз дорогого гостя и его бесценной семьи!
Спирт и рассказ капитана бросили меня в жар. Неуклюже стягивая ветровку, я запутался в рукаве и, стряхнув её с себя, услышал, как что-то звякнуло, покатившись по полу.
– Кольцо, – прошептал я.
– Кольцо! – повторил Али, подняв его с пола.
– Серебро с сердоликом…
– Серебро с сердоликом! – подтвердил за моей спиной Али. – Вот ты везучий. Такое кольцо, как у нас говорят, змей отгоняет,
Что мне было делать? Сказать, что не нашёл, а в подарок получил от?.. Нет уж, увольте.
Лечебница, как выяснилось, есть и в Мары. Я удержался от объяснений…
Но ночью-то, ночью со мной беседовал Гоголь! Гоголь!.. Я знаю!
Февраль 1992г.
МОСКВА
Статья опубликована :
№32-33 (6334) (2011-08-10) 5
Прокомментировать>>>
5
/publication/217/
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Последние сны Петра Яковлевича Чаадаева
Портфель "ЛГ"
Последние сны Петра Яковлевича Чаадаева
Пётр Яковлевич Чаадаев вернулся домой более раздраженным, чем обычно в последнее время.
Ехать к балу ему хотелось менее, чем остаться дома в халате, приобретенном накануне. Но он был принужден ехать: коронация, миропомазание на престол Александра II того требовали.
Одиночество, долги, бедность стали его неотступными мучителями, и покупка халата была роскошью, да уж больно хорош, а то старый совсем поистёрся. Но не халат и даже не мысли, толкавшие к плотной, тонкой англицкой бумаге, заставили уйти его с бала после мазурки, а увиденное отражение в переплетённых квадратах стёкол окна: голые виски, на коих вены вздыбились италийскими виадуками…
Предшествовал же этому повороту к окну громкий, всеми слышимый шёпот дам:
– Как он чудесен.
– Парис!
– Я всегда была ужасная патриотка, но, увидев императора, волей Господа, Александра II, стала ещё ужасней!..
В мужском кружке Хомяков, не «слыша» дам, сказал:
– Будет лучше! Господа! За хорошим царствованием следует дурное, за дурным – хорошее!
Позолота мундиров бросала блики на потухшие бледно-серые лица, не оживляя отвисших щёк.
– Да, грядёт светлая эра прогресса! – благоговейно сказал ещё кто-то. П.Я., стоя у колонны, скептически заметил:
– Взгляните на него, просто
Чаадаев опустил скрещенные на груди руки, чуть наклонил лысую голову и вышел из залы.
– Господа! А не партажёр ли он? – испуганно тужно прошепелявил раззолочённый старик, забрызгав слюной.
– Вот, уж действительно, старый сумасшедший!.. – воскликнул страждущий эры прогресса.
Но чей-то властный голос перебил его:
– Возможно, что вы не правы, молодой человек.
2
У себя в кабинете П.Я. отказался от безупречной предупредительности старого слуги, позволив только снять с себя фрак. Без слов и жестов, по одной «маске» хозяина, тот понял всё, что нужно, и растворился в чёрном прямоугольнике двери.
Досада дёрнула рот П.Я.: он забыл, как зовут его мажордома. Последнее время, а именно с Пасхи, мозг его, как всегда сосредоточенно работавший, подшучивать стал, отказывал в пустяках.
– Как же его?.. Дурно!..
В темноте, облачившись в халат, П.Я. сел на диван и расслабил тело. Жёсткое удобство ампира всегда успокаивало его. Вышколенный слуга внёс горящую свечу в изящном бронзовом подсвечнике. Потрескивая, она высветила тяжесть книжных шкапов, бювар с рукописями и аккуратно стоявший на краю письменного стола серебряный кофейный поднос на одну персону.
Кроме кофейника, одетого в зимнюю рукавицу Наполеона, подаренную Чаадаеву сувениром в Париже, покладистым к победителям, новым «патрицием» канцелярии министерства иностранных дел Франции, на подносе была кофейная фарфоровая чашечка в серебряном корсете, да ещё табакерка фарфоровая же, на квадратной крышке которой румянился сам побежденный император. Отсутствие сладостей, как и неразвязанный шейный платок, говорили о хозяине больше, чем все языки Москвы и Петербурга…
Пересев за стол, отпив глоток кофе, П.Я. сжал виски ладонями и услышал руками тяжёлые перекатывания чего-то круглого, уставшего…
3
– Меня считают прагматиком, холодным человеком… Как просто объявить боль души несоответствием общему тону… Боже, как темно и душно. Только и видно мерцание нескольких лиц человеческих… Пушкина да Левашовой… да вон ещё Орлова… И всё ряженые… ряженные в допетровские рубища «филы», убаюканные своими песнями любви к народу, который их не понимает и дремлет под серой шинелью…. Какой сильный топот… ничего не видно в пыльной темноте, кроме иероглифа «Народность»… То проницательное чутьё без разума несётся с упоением единства в пропасть…
П.Я. не замечал ранее за собой способность спать с открытыми глазами, и теперь открытие это его неприятно озаботило.
– Что это со мной, в самом деле? Заснул сидя. Дурно.
4
П.Я. был уверен, что не играет на рояле. Даже в своём тесном кругу он не позволял себе делать то, что считал блажью настроения. Но сейчас он был один…
Шопен…
Лилась музыка Шопена…
Мягкий пушистый хвост лизнул виски…
Как давно это было… Франция…
Только сейчас, после поражения, Франция вновь надевала золотую одежду балов и фейерверков. Было нетерпение, лихорадка – свойства молодости. Философии хотелось меньше, чем любви, плотской любви.