Литературная Газета 6337 ( № 33 2011), Литературная Газета

Литературная Газета 6337 ( № 33 2011)

на обложку

Литературная Газета

Шрифт:

А вот что это? Как определить? О стихах говорить так же трудно, как о музыке. Но для себя лично я нашёл такое самое простое определение: я считаю хорошими те стихи, которые мне внушают радость. Они могут быть самыми печальными или мрачными, но они внушают радость. И если это чувство радости возникает, тогда почти наверняка стихи талантливы. Это домашняя формулировка, и я на ней не настаиваю, только делюсь опытом: говорю о своём понимании поэзии.

– Может ли быть опоэтизировано подлое и низкое?

– Тут надо быть очень осторожным. Почему? Вспомним Бодлера. Вспомним Малларме. Французская

поэзия («проклятые поэты») сумела сказать о низком и мерзком – и остаться поэзией. Тут всё дело в том, КАК об этом сказать. Нельзя отворачиваться от мрачных и дурных сторон жизни. Но нужно, видимо, говоря и о них, сказать то, что вносит некий новый смысл, новое знание о жизни, «новый трепет». Вносит нечто непривычное, жестокое и всё-таки важное. Но упиваться безобразием, страстно его любить, я думаю, не стоит. Дальше – тупик.

Русскую же поэзию я люблю ещё и потому, что она не получала удовольствия от грязи и пошлости. Удовольствия не получала, но старалась их понять: «А если грязь и низость – только мука / По где-то там сияющей красе…» Конечно, были и исключения, но они это правило наглядно подтверждают. Таков, например, Бурлюк с его червивым небом. А вот Ходасевич с его жёсткими, иногда малоприятными лирическими сюжетами («Где пахнет чёрною карболкой / И провонявшею землёй…»), безусловно, сохранил верность поэзии, поэтической музыке и именно этой музыкой смывал «грязную пену».

– Вам удалось передать кому-то свой поэтический восторг?

– Смею на это надеяться, хотя слово «восторг» я заменил бы каким-нибудь другим, более тихим и спокойным. Мне повезло. В лито, которым я руководил много лет, приходили юноши и девушки с созвучным мне мироощущением и миропониманием. Стихийно образовался союз единомышленников. И всё воспринималось точно, и меня понимали с полуслова. Так и передаётся и сохраняется традиция. Но научить писать стихи нельзя – и не нужно. Можно лишь помочь тем, у кого есть призвание. А лучшие учителя стоят на книжных полках.

Когда мы садимся за стол и хотим написать стихотворение, когда мы его пишем – мы подключаемся в этот миг к сети мирового поэтического напряжения. «…Но лгать и впрямь нельзя, и кое-как / Сказать нельзя, – на том конце цепочки / Нас не простят укутанный во мрак / Гомер, Алкей, Катулл, Гораций Флакк, / Расслышать нас встающий на носочки».

Что такое книги, которые мы так любим и время от времени достаём из шкафа то одну, то другую, – это аккумуляторы энергии, энергии ума и сердца. Откроешь Тютчева, или «Форель разбивает лёд» Михаила Кузмина, или «Кипарисовый ларец» Анненского – и в тебя входит этот мощный солнечный заряд. И ты после этого просто не имеешь права писать хуже. Разумеется, это не значит, что тебе удастся написать так же хорошо или лучше, но ты должен к этому стремиться.

– Как вам сейчас пишется?

– Лет десять назад в одном стихотворении я написал: «Вот сирень. Как цвела при советской власти, / Так цветёт и сегодня, ничуть не хуже. / Но и я свою жизнь не делю на части…» И про свои стихи могу сказать то же, что и про эту сирень. Ведь стихи (и любое искусство) не отделены перегородкой от природы. Более того, они тоже природа, вторая природа, вторая реальность. Иногда мне кажется, что мною движет не разум, не сознание, а вложенный в меня инстинкт.

«Пчела за данью полевой…» Вот такой пчелой я себя и чувствую по утрам. Я сейчас пишу стихи не меньше и, надеюсь, не хуже, чем прежде, хотя, разумеется, меняюсь (ведь и пчела перелетает с одного поля на другое), и каждая новая книга отличается от предыдущей: ведь под стихами идёт, струится постоянное течение жизни. И книги, слава Богу, выходят. Вот в прошлом году в Москве в издательстве «Астрель-Аванта» вышла книга новых стихов «Мелом и углём». Мне она кажется удачной и опять-таки отличающейся от других. Чем? Может быть, в ней больше печали, но в ней и сильнее, и глубже, мне кажется, попытка постижения жизни и смерти. Книгу открывает стихотворение, начинающееся с таких строк: «Как римлянин, согласный с жизнью в целом, / Живи себе пристойно, день за днём, / Благополучный день отметив мелом, / А неблагополучный день – углём». Эти строчки и дали название всей книге. И действительно, как можно требовать, чтобы все дни были хороши? Это совершенно бессовестно. Ещё Архилох призывал «познавать тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт». И этот ритм чрезвычайно важен и неповторим.

– Ну и напоследок что-нибудь обязывающее для читателей.

– Я не имею права говорить читателям что-либо «обязывающее», поскольку не считаю себя умней других. В стихах, надеюсь, мне удаётся сказать то, что может оказаться для далёкого человека важным, а «пасти народы», как шутя говорил Гумилёв Ахматовой, я не имею ни малейшего желания. Говорить нечто поучительное и уж тем более дидактически-назидательное мне ни к чему, я и повелительного наклонения глагола в стихах стараюсь избегать. Человек свободен.

Беседовал Владимир КАМЫШЕВ

Александр КУШНЕР

***

Боже мой, заливы и проливы,

Острова и полуострова –

Это как любимые мотивы,

Дорогие, чудные слова.

Потому и Греция, быть может,

И Микены древние, и Крит

Так сознанье тешат и тревожат,

Так их образ сердце веселит.

Ах, и римский этот, итальянский,