Литературная Газета 6341 ( № 40 2011)
Шрифт:
Помню приезды на огромную дачу Антокольского и Бажановой, их удивительный вкус в её оформлении, слепки римских бюстов и античных статуй, которые я с восхищением разглядывала в комнатах и коридорах, корешки многочисленных книг на полках, элегантно переплётенные материей в мелкий цветочек, старинную резную мебель, а вокруг стола в гостиной – создания фантазий Зои Константиновны из ветвей деревьев и коряг. Не забыть и аристократизм Антокольских, и одновременно простоту в общении, которая и есть черта истинного аристократизма.
Ещё с раннего детства помню многие строки Павла Григорьевича, наизусть читавшиеся моим отцом и сразу на слух запоминавшиеся:
Друзья!
Пируем в ночах. Истлеваем в золе.
Неситесь, планеты, неситесь, неситесь!
Ничем не насытясь, мы сгинем во мгле.
(Из стихотворения «Застольная»)
В это четверостишие вместился клубок мироздания. Неспроста земля оказалась зелёной. Это неслучайное слово. Оно действительно вспыхивает зеленью изумруда и передаёт неизменную вечную протяжённость Жизни, её постоянное обновление. А дальше выражены – не названы! – её Пиры и Смерти. И всё это под куполом движения планет. И ненасытность. И пропасть исчезновения. Но не печалится сердце написавшего это, потому что и в том, что сгинем, – высокая и глубинная энергия законов бытия.
Эта буря пластических потоков – действительно ненасытных, как ненасытна всякая буря, – и была Антокольским (вспомним живую мощь вдохновения его совершенно замечательного перевода «Пьяного корабля» Рембо). Вихрь бури, её необузданная свобода, однако, были внутренне управляемы мастерством как необходимой уздой. Ну и, конечно, поэтическим вкусом:
Но будем легки на подъём и честны,
Увидим, как дети, тревожные сны, –
Чтоб снова далече,
Целуя, калеча,
Знобила нам плечи
Погода весны.
Кажется, из двух первых строчек этого четверостишия во многом родились взгляд и миропонимание Беллы Ахмадулиной.
И дальше – озноб вдохновения, которым и в котором жил и порывистый, и страстный Павел Антокольский:
Скрежещет железо. И хлещет вода.
Блещет звезда. И гудят провода.
И снова нам кажется
Мир великаном,
И снова легка нам
Любая беда.
Озноб вдохновения прерывает ритм, укорачивает, срывает строчку и удесятеряется через это духовное мерцание и сияние материального мира.
На стене у полок с нашим семейным архивом – фотография Павла Григорьевича в кругу ещё совсем молодых Александра Межирова, Михаила Луконина, рано ушедшего Семёна Гудзенко.
Значительные лица. Значительные судьбы. Уже история нашей русской словесности…
Но звучат бесстрашные и бескорыстные восклицания Павла Антокольского:
Да здравствует время!
Да здравствует путь!
Рискуй. Не робей. Нерасчётливым будь.
А если умрёшь,
Берегись, не воскресни!
А песня?
А песню споёт кто-нибудь!
Что
А то, что нет сожаления и страха, что все истинные поэты черпали из прозрачного Кастальского ключа, который с их уходом непересыхаем, неиссякаем, как прежде, храним вечными музами и будет продолжаться в своём течении, пока будет длиться неисчерпаемо-бесконечная Жизнь.
Зоя МЕЖИРОВА, штат Вашингтон, США
Статья опубликована :
№40 (6341) (2011-10-12)
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 4,5 Проголосовало: 2 чел. 12345
Комментарии:
Под крики белых какаду
Литература
Под крики белых какаду
ЛИТКАРТА
С перевала вновь на перевал
Без конца тащусь в каком-то трансе.
Я бы ноги ей переломал,
Этой самой Музе Дальних Странствий!
Иван Елагин
Каждый, добравшийся кружным ли, прямым ли путём в Австралию, хорошо знаком с этими самыми «дальними странствиями». Свет неближний. И всё же нас оказалось здесь, «на краю земли», не так уж мало: перепись населения 2006года зарегистрировала в Австралии 67тысяч человек «русского происхождения». А если принимать всерьёз расхожую фразу «у нас пишет каждый второй», то можно считать, что в Австралии живёт где-то 34тысячи русскоязычных авторов.
Однако, отставив шутки, всё-таки хочется понять, что же «наплодила» за столетие своего существования австралийско-русская «Муза Дальних Странствий».
1912год. «Этот город (Хобарт. – ред.), бывшее место каторги, произвёл на меня самое мучительное впечатление. Не знаю, почему», – пишет К. Бальмонт. И продолжает в том же духе: «На траме и пешком, вчера и сегодня, исследовал чуть ли не весь Мельбурн. Чудовищно-огромный, безжизненный город. Жители – какая-то английская помесь 3-го сорта. Хороша лишь бухта огромная… Я невольно задержался в Аделаиде и тоскую… Осчастливленный находкой утащенного багажа, отбыл и прибыл в Сидней, очаровательный город, разбросанный над огромной горной бухтой… И люди здесь приятнее». Неудивительно, что после таких заметок Бальмонт написал в стихотворении «Чёрный лебедь»: