Литературная Газета 6360 ( № 8 2012)
Шрифт:
В Воронеже открыта ещё одна мемориальная доска, посвящённая Алексею Кольцову .
Памятный знак появился на здании Ильинской церкви, где в октябре 1809 года крестили будущего поэта. В честь события краеведы и школьники Кольцовской гимназии возле храма читали стихи и говорили о поэзии своего земляка.
Известный краевед Олег Ласунский напомнил, что 2009 год был объявлен Годом Алексея Васильевича Кольцова в связи с двухсотлетием со дня его рождения. Именно тогда возникла мысль найти в городе место, которое можно было бы обозначить мемориальным знаком.
Цвета возрождения Таганки
Цвета возрождения Таганки
ПРЕМЬЕРА
Скандалы
ОЧИЩЕНИЕ СМЕХОМ
Первый после конфликта в театре спектакль поставил уже широко известный в России итальянский режиссёр Паоло Ланди. И вновь он знакомит русского зрителя с национальной драматургией в лучших её традициях, на этот раз преподнося нам солнечно-лучистую постановку пьесы Карло Гольдони.
Возникшие в эпоху учёных комедий "Венецианские близнецы", вероятно, содержат отсыл к античному наследию, например к "Менехмам" Плавта. Но академизмом здесь и не пахнет. Лёгкая комедия недоразумений происходит из-за внешнего сходства двух совершенно разных по натуре близнецов. По мере развития действия путаница стремительно усугубляется, превращаясь в снежный ком. Легкомысленная фабула, весьма традиционная для комедий Гольдони, родилась в 1747 году. Пьеса была написана специально для друга драматурга - актёра Чезаре Дарбеса, в котором автор разглядел "два противоположных оттенка". Воплощением "самого весёлого, самого блестящего и живого человека на свете" стал Тонино, а за дуралея пришлось отдуваться Дзанетто. Впрочем, с обеими ролями заслуженный артист России Александр Лырчиков справился на "отлично". Его перевоплощения внесли бешеную динамику в действие, без того взвинченное острым сюжетом.
"Венецианские близнецы" исполнены в исконном духе итальянского театра времён Гольдони. Но, несмотря на весь ренессансный антураж, музыку Вивальди и Тартини и изображение Вероны на кулисах, всё происходящее на сцене кажется знакомым и близким, каким-то скоморошистым. Может быть, потому, что русская театральная традиция уже давно водит дружбу с комедией дель арте, задолго до экспериментов Мейерхольда, Таирова и Вахтангова. Облачась в самые что ни на есть традиционные костюмы театра дель арте, актёры с нескрываемым задором примеряют на себя роли канонических героев. Здесь и распускающий руки Бригелло, и всем знакомый Арлекино, страстный Лелио и жадина-Доктор, типичные женские образы служанки и влюблённых. Вот только Панталоне заменили близнецы - уж такова воля реформатора Гольдони. Тем более примечательна карнавальная стилистика актёрской игры: кричащая пантомима жестов, выразительная мелодика речи, акробатические трюки, приправленные патетическими падениями да танцами.
Сценография неглубокой, уравновешенной симметричными грубыми формами сцены задаёт бешеный ритм действия: от правого к левому порталу мечутся растерянные братья, слуги и влюблённые девушки, доведённые поведением своих изменчивых женихов до отчаяния. Игра вынесена на авансцену и даже в зрительный зал: то и дело актёры обращаются к зрителю, ловко импровизируют, вставляя шуточки на злобу дня. Крик души сломленного неудачами Дзанетто "Дайте мне кинжал!" вдруг перерастает в диалог со зрителем, обрывающийся совершенно очаровательно: "На Таганку без кинжала? Да вы смелый человек!" "Он разбил реквизит!" - вдруг раздаётся возглас из толпы гротескных масок. И хотя нам уже трудно ассоциировать себя и современников с масками (сам главный герой восклицает: "Это так реалистично, как в комедии!"), авторы преподносят нам la tranche de vie. "Комедия вылавливает своё существо из великого моря природы", - произносит Ансельмо в "Комическом театре" Гольдони. И это море природы щедро одаривает нас уловом крепкого народного юмора. Романтику Мицкевичу приписывают высказывание: "Кто веселится, тот ни о чём дурном не думает".
Что ж, будем веселиться и очищать себя здоровым смехом, который, вероятно, был одним из лучших лекарств для страдавшего депрессиями Гольдони. И стал - для выходящей из депрессии Таганки.
ОТ ПРОТИВНОГО
Совсем другой, отнюдь не пышущий здоровьем
Федотов рисует жутковатую картину однообразной жизни на богом забытом острове Инишман, единственная мечта жителей которого - сбежать оттуда. Режиссёр бережно сохраняет авторский дух, прибегая к традиционной для прочтения пьесы сценографии. Актёры зажаты в тускло освещённом пространстве, образованном засаленными стенами и скудной деревянной мебелью: столом да лавкой и торговым прилавком с выстроенной за ним стеной бесчисленных банок с горошком, за которыми - что бы вы думали?
– тоже горошек. Это не только физически тесный мир, который функционирует всегда и везде одинаково. "На самом деле там так же, как и в Ирландии. Полно бородатых толстух", - произносит Калека Билли (Дмитрий Высоцкий) после возвращения из Голливуда. Мир, в котором вот уже 20 лет нет "приличных" новостей, старается ограничить себя ещё и временны[?]ми рамками. Несколько раз повторяют тётки Билли фразу "до самой смерти", строя собственную эсхатологию в неизбежно затянувшемся течении жизни на острове. Рамки и в мечтах, людям неведом размах, а самое большое и прекрасное, что можно вообразить, - неведомая Америка. Даже Барт[?]ли (Виктор Карпеко), мечтающий о такой символической вещи - телескопе, видит ему единственное применение - рассматривать за милю, как извивается червяк. Инишман погряз в грехе от скуки: здесь даже вражда и убийство - это хорошо. Потому что хоть как-то разнообразят жизнь.
Каждый житель Инишмана - карикатура на самого себя, доведённая до гротеска. Бартни - ходячая тупость, которой наделили ирландцев английские анекдоты, Хелен-чума (Елизавета Высоцкая) - аллегория грубости, косность воплотила в себе Эйлен (Маргарита Радциг), мамаша Джонни (Татьяна Жукова), оживший стереотип об ирландском пьянстве, не отрывается от бутылки как от соски. Беседы жителей острова так же разнообразны, как их рацион, образованный яйцами и горошком. А на десерт они позволяют себе маленькую слабость - привет из далёкой мечты о Новом Свете: "чупа-чупс".
Единственный идеал здесь - запредельный мир американского кино. Когда Джонни Патинмайк сообщает важнейшую новость, речь его похожа на библейское пророчество: "И пришли они, и вёл их янки", а из Инишмана теперь "исход" юношей, которые хотят сняться в кино. Впрочем, сам драматург, прозванный Тарантино острова Эмерланда, не отрицает своей увлечённости кинематографом. МакДонах как-то заявил, что в жизни не видел и 20 пьес и совсем неграмотен по части ирландской литературной традиции. Сценаристом он стал по собственному признанию просто потому, что работа не пыльная, а на театр он смотрит глазами синефила. Сергей Федотов мастерски передал авторские интенции, дополнив кинематографические аллюзии драматурга запоминающимися выразительными средствами. В спектакле вместо кулис - монтажные склейки, а само действие предваряют титры. Вот и получается, что мы смотрим кино про кино. Будучи уже героями фильма, этими людьми с Арана, жители Инишмана стараются попасть на съёмки. Действие закольцовывается, и замкнутый остров становится ещё теснее.
Всё это было бы грустно, если бы не оказалось так смешно. Доведённое до абсурда действие дискредитирует само себя. Здесь нет места социальному критическому реализму: аллегории пороков оказываются развенчанной чередой клише. Из клише же автор ткёт своё разоблачение "ирландской чернухи". Происходящему на сцене нельзя верить ни минуты: зрительскими ожиданиями здесь манипулируют без стеснения, реальность МакДонаха входит вразрез с пасторальными картинами западной Ирландии. Он последовательно проводит деконструкцию той "ирландскости", о которой судачат приезжие и туристы. Пост[?]модернистская сатира со скепсисом смотрит на закостеневшие конструкции зрительского восприятия и уничтожает их то насмешкой, то безжалостностью. Повествование о калеке эквилибрирует между жестокостью и смехом - преувеличенные, они эффектно подчёркивают друг друга. Символическое время на сцене МакДонах использует для введения эпистемологической неясности. Связи между причинами и следствиями крушатся, время становится эластичным. Вследствие чего зритель всегда остаётся обманутым. Одинаково страшные вещи звучат в этом исковерканном пространстве по-разному. МакДонах заставляет зрителя смеяться над жутким "надеюсь тебя первым в гробу увидеть", но "надеюсь, этот корабль утонул, не доплыв до Америки", Кейт (Татьяна Сидоренко) произносит уже с настоящими слезами на глазах. И в этой карусели чувств и "чёрного ирландского юмора" труппа Таганки показывает всё своё мастерство.